Бегущий за ветром

обогатиться. Хочешь знать, почему я стал талибом?
Во рту у меня пересохло, даже губ не облизать.
— Пить захотелось? — ухмыляясь, осведомился Асеф.
— Нет.
— А мне показалось, у тебя жажда.
—  Со  мной  все  хорошо.  —  По  правде  говоря,  мне  вдруг  сделалось
ужасно жарко, я весь взмок.
И это все происходит на самом деле? Вот я, а вот — Асеф?
— Как хочешь. О чем это, бишь, я? Ах да, зачем я вступил в Талибан.
Как ты сам, наверное, знаешь, я никогда особенно не увлекался религией.
Но однажды я прозрел. Когда сидел в тюрьме. Хочешь послушать?
Я молчал.
—  Так  и  быть,  расскажу.  При  Бабраке  Кармале  меня  законопатили  в
Поле-Чархи.  Парчами  просто  явились  к  нам  домой,  наставили  на  нас  с
отцом автоматы и велели следовать за ними. Причину нам не сообщили, а
на  вопросы  мамы  не  ответили.  В  этом  все  коммунисты.  Что  с  них
возьмешь,  с  голи  перекатной.  Пока  не  пришли  шурави,  эти  псы  были
недостойны лизать мне ботинки, а теперь нацепили свои флажки и взялись
искоренять буржуазию. Возомнили о себе, быдло. Богатенький? В тюрьму
его,  а  товарищи  пусть  намотают  на  ус.  Вот  и  вся  забота.  Нет  чтобы
обставить все как полагается.
Распихали  нас  по  камерам,  шесть  человек  в  клетушке  размером  с
холодильник.  Каждую  ночь  комендант,  наполовину  хазареец,  наполовину
узбек,  осел  вонючий,  вытаскивал  кого-нибудь  на  допрос  и  пинал  ногами,
пока  не  уставал.  Вспотеет  весь,  закурит  сигарету,  отдохнет.  А  на
следующую  ночь  уже  другого  к  нему  волокут.  Так  дошла  очередь  и  до
меня. А я и так уже три дня мочился кровью. Камни в почках, хуже боли не
бывает. Мама говорила, рожать и то легче. Притащили меня к нему. На нем
еще  сапоги  были  с  подковами,  специально  надевал  для  допросов.  Как
заехал  он  мне  каблуком  в  левую  почку,  так  камень  и  вышел.  Такое
облегчение! — Асеф засмеялся. — Благодарю Бога, «Аллах Акбар» кричу.
Комендант  в  раж  вошел,  а  я  хохочу.  И  чем  сильнее  он  меня  пинает,  тем
громче я ржу. И знаю уже: это знак, Бог на моей стороне. Я ему зачем-то
нужен.
Поистине  неисповедимы  пути  Господни.  Прошло  несколько  лет  —  и
этот самый комендант попался мне на поле боя в окрестностях Мейманы,
валялся  в  окопе,  раненный  шрапнелью  в  грудь.  Я  его  спросил:  помнишь
меня?  Он  ответил:  нет.  А  у  меня  отличная  память  на  лица,  сказал  я,  и
отстрелил  ему  яйца.  С  тех  пор  я  честно  выполняю  возложенную  на  меня

миссию.
—  Какую  миссию?  —  услышал  я  собственный  голос.  —  Забивать
камнями  неверных  супругов?  Насиловать  детей?  Бичевать  женщин  за
высокие каблуки? Расстреливать хазарейцев? И все во имя ислама?
Вот  разошелся.  Сдержаннее  надо  быть.  Сказанного-то  не  воротишь.
Теперь Рубикон перейден — и вряд ли ты выйдешь отсюда живым.
По лицу Асефа пробежало удивление.
— Становится интереснее, — потер руки он. — Вы, предатели, многого
не понимаете.
— Это чего же именно?
Асеф наморщил лоб.
—  Вы  не  цените  свой  народ,  его  обычаи,  его  язык.  Афганистан  —  это
прекрасный дом, полный отбросов. Кому-то надо их разгрести.
—  Так  вот  чем  ты  занимался  в  Мазари-Шарифе,  переходя  от  дома  к
дому. Отбросы разгребал.
— Совершенно верно.
— На Западе это именуют иначе. Этническая чистка.
—  Правда?  —  На  лице  у  Асефа  появилась  радость.  —  Какое  хорошее
определение. Мне нравится.
— Мне от тебя ничего не нужно. Только этот мальчик.
— Этническая чистка, — смаковал слова Асеф.
— Мне нужен мальчик, — повторил я.
Сохраб смотрел на меня не отрываясь. В его подведенных глазах была
мольба,  в  точности  как  у  жертвенного  барана,  которого  режут  в  первый
день  великого  праздника  Ид-аль-адха.  Жертве  еще  дают  кусочек  сахару
перед тем, как перерезать глотку.
— Зачем он тебе? — поинтересовался хозяин, прихватывая зубами ухо
Сохраба. Пот каплями выступил у Асефа на лбу.
— Это мое дело.
— Что ты хочешь с ним сделать? А может, не с ним, а ему?
— Мерзость какая.
— А тебе-то откуда знать? Пробовал, что ли?
— Я хочу увезти его в другое место. Там ему будет лучше.
— Зачем?
— Это мое дело.
— Неужели ты, Амир, ехал в такую даль ради хазарейца? Чего ты сюда
приперся? Какая твоя настоящая цель?
— У меня свои причины.
—  Что  ж,  отлично,  —  фыркнул  Асеф  и  сильно  толкнул  Сохраба  в

спину,  опрокинув  кофейный  столик.  Виноград  из  перевернутой  вазы
рассыпался  по  полу,  и  мальчик  упал  прямо  на  ягоды.  Его  одежда  сразу
покрылась лиловыми пятнами. — Бери его, — разрешил Асеф.
Я  помог  Сохрабу  подняться,  смахнул  у  него  со  штанов  прилипшие
виноградины.
— Бери же, — повторил Асеф, указывая на дверь.
Я  взял  Сохраба  за  маленькую,  покрытую  мозолями  руку.  Он  ухватил
меня за пальцы.
На  фотографии  он  прижимался  Хасану  к  ноге,  обхватив  его  за  бедро
рукой. Оба они улыбались.
Стоило нам двинуться с места, как колокольчики зазвенели.
Звенели они до самого порога.
—  Только,  разумеется,  не  бесплатно,  —  послышался  у  нас  за  спиной
голос Асефа.
Я обернулся:
— Чего ты хочешь?
— Заслужи мое расположение.
— Что тебе от меня надо?
— За тобой должок. Помнишь?
Еще  бы  не  помнить.  В  тот  день  Дауд  Хан  осуществил  дворцовый
переворот.  Почти  всю  мою  взрослую  жизнь,  стоило  мне  услышать  «Дауд
Хан», как перед глазами вставал Хасан, нацеливший свою рогатку прямо в
лицо  Асефу.  «Только  шевельнись  —  и  у  тебя  появится  другое  прозвище.
Вместо  „Асефа  —  пожирателя  ушей“  ты  будешь  зваться  „Одноглазый
Асеф“»,  —  говорит  Хасан.  Настоящий  храбрец.  И  Асеф  отступает  со
словами: «У сегодняшней истории обязательно будет продолжение».
В  отношении  Хасана  он  свое  обещание  уже  сдержал.  Теперь  моя
очередь.
— Так тому и быть, — ляпнул я.
А  что  мне  было  говорить?  Просить  его  о  чем-то  все  равно  было  бы
бесполезно, зачем давать повод лишний раз поглумиться?
Асеф кликнул охранников.
— Слушать меня. Сейчас я закрою дверь. С ним у меня старые счеты.
Входить в комнату строго запрещаю! Поняли? В любом случае оставаться
на местах!
— Слушаемся, ага-сагиб, — гаркнули парни.
—  Когда  все  будет  кончено,  один  из  нас  выйдет  отсюда  живым.  Если
это будет он, значит, он заслужил свободу. Пусть себе идет. Ясно?
Охранники замялись.

— Но, ага-сагиб…
— Если это будет он, не задерживать! — рявкнул Асеф.
На этот раз охранники не стали спорить, хотя рожи у них были кислые.
Уходя, они хотели увести Сохраба с собой.
—  Оставьте  его!  —  велел  Асеф.  И  усмехнулся:  —  Пусть  посмотрит.
Ему полезно.
Когда  дверь  захлопнулась,  Асеф  отложил  четки  в  сторону  и  полез  в
нагрудный  карман.  Я  не  особенно  удивился,  увидев,  что  он  оттуда
вытащил.
Конечно же, кастет из нержавеющей стали.

жүктеу 1,45 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: