разделены на пробор и завязаны хвостом, в носу — сережка в форме
солнца, глаза кажутся непомерно большими из-за бифокальных очков. Она
тоже вся в зеленом, и руки у нее такие ласковые. Заметив, что я смотрю на
нее, она улыбается и говорит по-английски.
Из груди у меня что-то торчит.
Проваливаюсь в темноту.
У моей койки стоит мужчина. Я его знаю. Он смуглый, долговязый и
тощий. У него длинная борода и круглый берет на голове, немножко
набекрень. Как, бишь, такая шапка называется? Паколь? И у какого
знаменитого человека головной убор заломлен точно так же? Не помню.
Мужчина возил меня на машине, много лет тому назад. Он мой хороший
знакомый.
Да что такое у меня со ртом? И что это за бульканье?
Проваливаюсь в темноту.
Правая рука вся горит. Женщина в бифокальных очках ставит мне
капельницу.
— Калий, — говорит она. — Пощиплет немножко. Словно пчелка
укусила, правда?
Ну… да.
Как ее зовут? Что-то связанное с пророком. Я ведь давно ее знаю. У нее
еще волосы были завязаны хвостом. Теперь-то они гладко зачесаны и
уложены в пучок. Совсем как у Сораи, когда я впервые заговорил с ней.
Когда это было? С неделю назад?
Айша! Вот как зовут женщину.
Почему у меня рот не открывается? И что такое торчит из моей груди?
Проваливаюсь в темноту.
Мы в Сулеймановых горах в Белуджистане, Баба борется с
гималайским медведем. Время повернуло вспять. Где изможденный
страдалец с ввалившимися щеками и пустыми глазами? Баба — само
воплощение силы, Туфан-ага, образцовый пуштун. Они катаются по
зеленой траве, человек и зверь, каштановые кудри отца развеваются по
ветру. Кто-то ревет — медведь или отец? — льется кровь, во все стороны
летят хлопья пены. Когтям не одолеть железные пальцы. Еще одно
усилие — и медведь повержен, ноги Бабы упираются в медвежью грудь,
руки сжимают косматое горло.
Отец смотрит на меня. У него мое лицо. Это я победил зверя.
Прихожу в себя. Рядом долговязый, смуглый человек. Вспомнил, его
зовут Фарид. С ним мальчик из машины, его образ как-то связан у меня со
звоном колокольчиков.
Хочется пить.
Проваливаюсь в темноту. Мир вокруг то возникает, то исчезает.
Оказалось, человек с усиками как у Кларка Гейбла никакая не
телезвезда. Это доктор Фаруки, челюстно-лицевой хирург. Только мне
почему-то все кажется, что он герой мыльной оперы, действие которой
происходит на острове в тропиках, и зовут его Арманд.
Где я? — хочется мне спросить. Но рот не открыть. Тужусь, мычу и
хрюкаю.
Арманд улыбается, зубы сверкают ослепительной белизной.
— Еще не время, Амир. Но уже скоро. Когда снимем проволочный
каркас.
По-английски он говорит с раскатистым акцентом.
Каркас?
Арманд скрещивает на груди руки. На волосатом пальце золотится
обручальное кольцо.
— Вы, вероятно, не совсем понимаете, где оказались и что с вами
произошло? Для послеоперационного состояния это в порядке вещей.
Расскажу вам, что сам знаю.
Послеоперационное состояние? А зачем каркас? И где Айша? Пусть
улыбнется мне, ласково коснется моей руки.
Арманд хмурится. Вид у него очень значительный.
— Вы в госпитале в Пешаваре. Попали к нам два дня назад с очень
серьезными травмами. Вам повезло, что вы остались в живых, друг мой.
Указательный палец доктора качается, словно маятник.
— У вас разрыв селезенки — но, к вашему счастью, она, по-видимому,
покровила и перестала, иначе бы вас просто не успели довезти до
больницы. Моим коллегам из отделения общей хирургии пришлось вам
селезенку удалить. — Он похлопал меня по руке, в которую была воткнута
игла капельницы. — Вдобавок у вас сломано семь ребер. Одно из них
вызвало пневмоторакс.
Я бы разинул рот, да не могу.
— Иными словами, у вас пробито легкое, — поясняет Арманд и
касается пластмассовой прозрачной трубки, которая торчит из груди. —
Мы вставили вам плевральный дренаж.
Трубка подходит к стойке со стеклянными цилиндрами, наполовину
заполненными водой. Так вот откуда бульканье.
— На теле у вас были многочисленные рваные раны, самая
неприятная — на верхней губе. Мало того, что она рассечена надвое, так из
раны еще и вырван кусок ткани. Не волнуйтесь, наши пластические
хирурги сошьют все в лучшем виде, только небольшой шрам останется. От
этого никуда не денешься.
Еще у вас перелом скуловой кости у самой левой глазницы. Чуть
повыше — и остались бы без глаза. В общем, каркас с челюсти снимем
недель через шесть. А пока будем кушать только жидкое и протертое. Зато
похудеем. Первое время будете говорить как Аль Пачино в «Крестном
отце». — Арманд усмехается. — И еще: сегодня придется потрудиться.
Знаете, чем нужно заняться?
Мотаю головой.
— Надо выпустить газы. Только после этого вы сможете принимать
жидкую пищу. Не пукнешь — не поешь.
Доктор громко смеется.
Позже, когда Айша сменила капельницу и поправила по моей просьбе
подушки, чтобы голова была повыше, сознание у меня немного
прояснилось.
Ничего себе. Разорвана селезенка. Выбиты зубы. Проткнуто легкое.
Сломана скуловая кость. Но главное-то, главное! Глядя на голубя,
клюющего кусок хлеба за окном, я повторял про себя слова доктора
Фаруки. Мало того, что верхняя губа рассечена надвое, так из раны еще и
Достарыңызбен бөлісу: |
