А ведь вы с Хасаном вскормлены одной грудью. Как ты мог забыть
об этом, Амир-ага? Вашу кормилицу звали Сакина, она была дородная,
красивая, голубоглазая хазареянка из Бамиана и пела вам старинные
свадебные песни. Говорят, между молочными братьями существует
тесная связь. Ты и об этом забыл?
ПОМНЮ:
— Рупия с каждого, мальчуганы. Всего лишь рупия, и я приоткрою
завесу тайны.
У глиняной стены скорчился старик-предсказатель. Его затянутые
бельмами глубоко посаженные глаза отливают серебром, одной
заскорузлой рукой он опирается на палку, другой поглаживает впалые
щеки.
— Недорого за правдивое предсказание. Всего рупия с каждого.
Рука протянута к нам. Хасан роняет монетку в высохшую ладошку,
я вслед за ним.
— Во имя Аллаха, всеблагого и всемилостивейшего.
Предсказатель берет Хасана за руку, водит костяным пальцем по
ладони, туда-сюда, туда-сюда. Потом старик щупает Хасану лицо,
уши, касается подбородка, век. Шуршит сухая кожа. Слепой замирает
и, не говоря ни слова, возвращает Хасану монету. Поворачивается ко
мне:
— А ты, мой юный друг?
За стеной кричит петух. Я отдергиваю руку.
СОН:
Метель. Я заблудился. Ветер, завывая, пригоршнями швыряет снег
прямо мне в лицо. Ноги вязнут в сугробах. Зову на помощь, но голос мой
уносит вьюга. Ветер сбивает меня с ног и заметает мои следы. «Я
призрак, — думается мне, — только призраки не оставляют следов».
Кричу опять, уже ни на что не надеясь. И слышу: кто-то отвечает
мне. За качающимися снежными полотнищами мелькает чей-то яркий
силуэт. Из хаоса выныривает знакомая фигура. На протянутой мне
руке глубокие порезы, из них сочится кровь и пятнает снег. Я хватаюсь
за изрезанную руку — и снега уже нет. Мы стоим на зеленом лугу, над
нами проплывают облака. В небе полно воздушных змеев, зеленых,
желтых, красных, оранжевых, и полуденное солнце ярко освещает их.
В тупике настоящая помойка. Рваные велосипедные камеры, пустые
бутылки, старые газеты и журналы — все присыпано битым кирпичом и
строительным мусором. У стены валяется ржавая чугунная печь с дырой.
Но я не замечаю всего этого. Мои глаза смотрят на синего змея рядом с
ржавой печкой и на коричневые вельветовые штаны на куче кирпича. Это
штаны Хасана.
— Ну, не знаю, — гундосит Вали. — Мой отец говорит, это грех. —
Голос у него неуверенный, возбужденный и напуганный, все вместе.
Руки у Хасана выкручены за спину, он лежит на земле лицом вниз.
Камаль и Вали уселись ему на плечи. Над ними возвышается Асеф,
упершись ногой Хасану в шею.
— Твой отец ничего не узнает, — каркает Асеф. — Надо же преподать
урок неучтивому ослу.
— Не знаю, — бормочет Вали.
— Решайся. — Асеф поворачивается к Камалю: — Ты что скажешь?
— Я?… А что я?
— Это всего-навсего хазареец, — убеждает Асеф, но Камаль отводит
глаза. — Чудненько, — бросает Асеф. — Тогда держите его, слабаки.
Больше от вас ничего не требуется.
Вали и Камаль с облегчением кивают.
Асеф становится на колени и хватает Хасана за ляжки, заставляя того
принять недостойную позу, затем, придерживая его одной рукой, другой
расстегивает на себе джинсы и спускает трусы. Хасан не сопротивляется.
Не пикнет даже. Только вертит головой.
На какое-то мгновение я вижу его лицо. На нем выражение покорности.
Как у барана перед закланием.
Достарыңызбен бөлісу: |