Бегущий за ветром

головой, и только пальцы теребили рубаху.
— Скажи мне причину! Я должен знать! — В голосе у Бабы появились
умоляющие интонации.
В  ответ  Али  не  произнес  ни  слова,  как  промолчал,  когда  Хасан
признался в краже. Что подвигло его на это, не знаю. Догадываюсь, что это
Хасан  упросил  его  не  выдавать  меня,  когда  они  рыдали  вдвоем  у  себя  в
домике. Какое чувство достоинства, какое самообладание!
— Ага-сагиб, отвезешь нас на автобусную станцию?
— Я тебе запрещаю! — взревел Баба. — Ты слышишь? Запрещаю!
— Прости, ага-сагиб, но ты не можешь мне ничего запретить. Я у тебя
больше не работаю.
— Куда вы поедете? — Голос у отца пресекся.
— В Хазараджат.
— К двоюродному брату?
— Да. Так ты отвезешь нас на автовокзал?
И  тут  Баба  заплакал.  Никогда  в  жизни  я  не  видел  его  слез.  Я  даже
напугался: взрослый человек — и рыдает. Позор какой.
—  Прошу  тебя,  —  проронил  еще  Баба,  но  Али  уже  хромал  к  двери,  и
Хасан следовал за ним.
Никогда не забуду, какая боль и мольба звучали в словах отца.
Летом  в  Кабуле  дождь  идет  редко.  Небо  чистое  и  высокое,  и  солнце
горячим  утюгом  печет  шею.  Ручейки  давно  пересохли,  рикши  поднимают
целые тучи пыли. Люди, отчитав в мечети положенные десять ракатов
[20]
полуденной  молитвы  и  выйдя  на  улицу,  радуются  любой  тени  и  ждут  не
дождутся  вечера,  который  принесет  прохладу.  Школьники  в  душном
классе зубрят аяты из Корана, выворачивают язык на диковинных арабских
словах и тайком ловят мух в кулак под нудное бормотание муллы. Горячий
ветер,  несущий  запах  нужника,  крутит  крошечные  смерчи  под  одинокой
баскетбольной корзиной на спортивной площадке.
А  вот  когда  отец  отвозил  Али  и  Хасана  на  автостанцию,  лило  как  из
ведра. Грохотал гром, молнии сверкали на серо-стальном небе, плеск воды
непривычным эхом отдавался в ушах.
— Я отвезу вас прямо в Бамиан, — предложил Баба, но Али отказался.
Целые  потоки  сбегали  вниз  по  стеклу,  когда  я,  прижавшись  к  раме,
смотрел в окно на залитый водой двор, по которому ковылял Али, волоча
за  собой  к  машине  у  ворот  один-единственный  чемодан,  заключавший  в
себе  все  их  пожитки.  Хасан  тащил  на  спине  перевязанные  веревкой
тюфяки.  Ни  одной  игрушки  он  не  взял  с  собой  —  они  так  и  остались

лежать на полу в их домике. У меня своя куча барахла в углу, у Хасана —
своя.
Баба  захлопнул  крышку  багажника,  открыл  дверь  машины,  нагнулся  и
сказал что-то Али, который уже сидел сзади. Наверное, это была последняя
попытка уговорить старого слугу. Разговор длился и длился, а дождь лил и
лил.  Наконец  Баба  выпрямился,  и  по  его  сутулой  спине  я  понял,  что
прежняя  жизнь,  единственная  жизнь,  которую  я  знал,  безвозвратно  ушла.
Отец  сел  за  руль,  лучи  фар  пронзили  водяную  завесу.  Если  бы  дело
происходило  в  индийском  фильме,  именно  сейчас  я  должен  был  бы
выбежать  во  двор,  поднимая  босыми  ногами  тучу  брызг,  и  задержать
машину,  и  вытащить  Хасана  с  заднего  сиденья  под  дождь,  и  сказать  ему:
«Прости,  прости,  прости»,  и  пролить  слезы  раскаяния,  и  крепко  обнять
друга. Но жизнь есть жизнь, это вам не кино, тем более индийское. Никуда
я  не  побежал,  и  не  зарыдал,  и  возле  машины  не  появился.  Автомобиль
спокойно  тронулся  с  места,  свернул  за  угол  и  пропал  из  виду.  С  ним
пропал и тот, для кого мое имя было первым сказанным словом. Мелькнул
перед глазами его смутный размытый силуэт и исчез.
Сколько  раз  мы  играли  с  Хасаном  в  шарики  именно  на  этом
перекрестке!
Стоило мне чуть отодвинуться от окна, и я уже ничего не видел, кроме
заливающих стекло струй.

10

жүктеу 1,45 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: