И приспичило же ему геройствовать! Сердце у меня колотилось. Мог
уж и промолчать раз в жизни. Только в душе я знал, что остаться в
стороне отец не мог — такой уж он уродился. Поубивают нас всех сейчас,
а все его врожденное благородство!
Русский осклабился и шепнул что-то Кариму.
— Ага-сагиб, — промямлил Карим, — эти руси — они не такие, как мы.
Они не понимают, что такое честь и достоинство.
— Что он сказал?
— Он сказал, что всадит в тебя пулю с тем же удовольствием, что
и… — Карим мотнул головой в сторону молодой женщины.
Русский отбросил недокуренную сигарету и достал из кобуры пистолет.
Вот как суждено умереть моему отцу. Здесь, на моих глазах.
Про себя я повторял заученную в школе молитву.
— Переведи ему, пусть хоть тысячу пуль в меня всадит, но я не
позволю ему опозорить женщину.
Перед глазами у меня так и встал тот зимний день. Камаль и Вали
крепко держат Хасана. Ягодицы Асефа в ритмичном движении
напрягаются и расслабляются. Напрягаются и расслабляются.
Каким героем я себя тогда показал! Может, Баба мне и на самом деле
не родной?
Рука с пистолетом стала медленно подниматься.
— Баба, да сядь же, — дернул я отца за рукав. — Он ведь и вправду
убьет тебя.
Баба вырвал руку. Прорычал:
— Так я тебя ничему и не научил.
И ухмыляющемуся солдату:
— Скажи ему, пусть постарается убить меня с первого выстрела. Если я
не рухну на месте, я его на куски порву, да падет проклятие на голову его
отца!
Русский выслушал перевод, но улыбаться не перестал. Дуло пистолета
теперь смотрело прямо отцу в грудь. Щелкнул предохранитель.
Я закрыл лицо руками.
Грянул выстрел.
Вот и все. Мне восемнадцать лет, и я сирота. Один на всем белом
свете. Баба мертв, предстоит погребение. Как мне его похоронить? И
куда податься потом?
Я открыл глаза, и хоровод гадких мыслей у меня в голове оборвался.
Баба стоял, как стоял, зато внизу у машины появился еще один русский.
Пистолет в его руке был направлен в небо, из дула поднимался дымок.
Солдат, который намеревался стрелять в Бабу, прятал свое оружие в
кобуру, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Мне захотелось смеяться и плакать одновременно.
Второй русский (видимо, офицер, седой и в теле) заговорил с нами на
ломаном фарси, извиняясь за поведение своего товарища:
— На войну присылают мальчишек. А тут полно наркотиков.
Накачаются, вот на подвиги и тянет. Ну что мне с ним делать?
Седой махнул нам рукой, и мы тронулись с места. До нас донесся смех,
а потом изломанные, пьяные слова старинной свадебной песни.
Минут пятнадцать мы ехали в молчании. Внезапно муж молодой
женщины встал и припал губами к руке Бабы. Я не очень удивился. И до
него многие целовали отцу руку.
А Тоору не повезло — Карим с афганским солдатом правду говорили.
За час до рассвета мы въехали в Джелалабад. Карим быстренько (чтобы
не увидел кто) отвел нас в какую-то хижину на перекрестке двух
незамощенных улиц, густо заросших акациями. Вокруг белели скромные
одноэтажные домики, на дверях запертых лавок болтались замки. Было
холодно и почему-то пахло редиской.
В совершенно пустой, скудно освещенной комнате Карим сразу же
запер дверь, задернул занавески и только тогда сообщил дурные вести. Его
брат Тоор не сможет отвезти нас в Пешавар. У его машины неделю назад
сгорел мотор. А запчастей все не везут и не везут.
— Неделю назад? — простонал кто-то. — Зачем же ты нас сюда
привез?
Краем глаза я успел заметить движение — кто-то из толпы метнулся
прямо к Кариму. И вот уже наш шофер прижат к стене и ноги его
болтаются в полуметре от пола. Баба своими ручищами стиснул Кариму
глотку.
— Я вам скажу зачем, — прорычал Баба. — Он ведь получил деньги за
свою часть маршрута. А на остальное ему плевать.
Карим давится и хрипит. На губах у него выступает пена.
— Оставь его, ага, ты ведь его убьешь, — слышится чей-то
сердобольный голос.
— Что я и собираюсь сделать, — сухо отвечает Баба. И ведь он не
шутит, только присутствующие об этом не подозревают.
Карим синеет и брыкается.
Только когда молодая женщина, которую Баба спас от русского
солдата, попросила его, отец сдался и отпустил мошенника.
Широко открывая рот и хватая воздух, Карим покатился по полу.
В комнате тишина. И двух часов не прошло, как Баба, рискуя получить
пулю в грудь, вступился за женщину, с которой даже не был знаком. И вот
теперь он задушил бы человека до смерти, если бы не просьба все той же
женщины.
Послышался глухой удар в дверь. Постойте, не в дверь. В пол.
— Это еще что? — спросил кто-то.
— Это беженцы, — выдавил Карим между двумя судорожными
вдохами. — Они в подвале.
— А они сколько ждут? — поинтересовался Баба с высоты своего
роста.
— Две недели.
— Ты же сказал, грузовик сломался семь дней назад.
Карим потер шею.
— Ну может, неделькой раньше.
— Когда прибудут запчасти? — взревел Баба.
Карим вздрогнул и ничего не ответил.
Все-таки хорошо, что потемки скрыли лицо Бабы, такая на нем была
жажда убийства.
Стоило Кариму поднять крышку подпола, как в нос ударил затхлый
запах плесени, сырости и нечистот. Один за другим мы спустились вниз,
лестница под тяжестью Бабы застонала. В холодном подвале я
почувствовал на себе взгляды многих людей. В тусклом свете двух
керосиновых ламп мелькали тусклые силуэты, слышался сдавленный
шепот, звук падающих капель и какой-то скрип.
Баба со вздохом поставил чемоданы на землю.
Карим убеждал нас, что через парочку дней грузовик починят и мы
устремимся в Пешавар, навстречу свободе и безопасности.
Всю следующую неделю мы просидели в подвале. К концу второго дня
я понял, откуда берется скрип.
Крыс-то было полно.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я насчитал в подвале около
тридцати товарищей по несчастью. Сидя плечом к плечу, мы ели галеты,
хлеб с финиками, яблоки. В первую же ночь все мужчины молились
вместе, и один из них спросил, почему Баба не участвует.
— Надо просить Аллаха о спасении. Помолись Господу.
Баба только фыркнул и вытянул ноги, устраиваясь поудобнее.
— Если нас что и спасет, так это восьмицилиндровый двигатель и
приличный карбюратор.
Под конец первого дня выяснилось, что Камаль с отцом тоже сидят с
нами в подвале. Я поразился, что до дружка Асефа оказалось рукой
подать — в прямом смысле этого слова. Но когда отец и сын перебрались
поближе к нам и я разглядел лицо Камаля, разглядел как следует…
Лицо у Камаля ссохлось — других слов у меня нет. В глазах была
пустота — я даже не понял, узнал ли он меня. Весь он как-то сгорбился,
щеки обвисли, будто не в силах держаться на костях. Его отец, владелец
кинотеатра в Кабуле, рассказал Бабе, как три месяца назад шальная пуля
угодила его жене в висок и убила на месте. Про Камаля он тоже рассказал,
но шепотом, до меня долетали только обрывки слов:
|