теплым одеялом, с раскрытой книгой у изголовья? Наверное, это сон. Вот
проснусь утром, выгляну в окошко, а там все как раньше. Ни угрюмых
советских солдат, патрулирующих улицы, ни грохочущих танков, ни
бронетранспортеров с пулеметами, наставленными
прямо на тебя, словно
обвиняющий перст, ни разрушений, ни комендантского часа…
Перекуривая на обочине, Карим уверял Бабу, что в Джелалабаде все
пойдет как по маслу: у его брата отличный большой грузовик, дорога в
Пешавар знакома брату как свои пять пальцев,
отношения с советскими и
афганскими
солдатами
на
пропускных
пунктах
налажены
«на
взаимовыгодной основе»… Нет, это не сон. Как бы в доказательство этого
над нами на низкой высоте, сотрясая окрестности, промчался МиГ. Карим
вытащил из-за пояса пистолет и прицелился в небо, выкрикивая проклятия
вдогонку самолету.
Интересно, что с Хасаном?
И тут меня вырвало.
Через двадцать минут мы стояли у блокпоста в Махипаре. Не выключая
двигатель, наш шофер спрыгнул на землю и зашагал навстречу
приближающимся голосам. Хрустел гравий. Послышались негромкие
слова, щелкнула зажигалка. Русское
«спасибо».
Еще щелчок.
Кто-то громко расхохотался, я даже подпрыгнул от
неожиданности. Рука Бабы стиснула мне бедро. Смеющийся затянул
старинную афганскую свадебную песню, пьяный голос произносил слова
со страшным русским акцентом:
Аэста боро, Маэман, аэста боро.
Не торопись, красавица-луна, не торопись.
По асфальту зашаркали подкованные сапоги. Брезент в задней части
кузова поехал в сторону, и в машину заглянули три человека — Карим и
два солдата, афганец и брыластый русский с сигаретой в углу
ухмыляющегося рта. За их спинами в небе желтела луна. Карим и
афганский солдат обменялись короткими репликами на пушту.
Общий
смысл я уловил — что-то насчет того, как не повезло Тоору. Русский
напевал свадебную песню, барабанил пальцами по борту грузовика, шарил
взглядом по лицам людей. Даже в темноте было заметно, какие
остекленевшие у него глаза. Несмотря на холод, пот заструился у меня по
спине.
Русский уставился на молодую женщину в
черном платке и сказал что-
то Кариму. Тот огрызнулся в ответ. В карканье русского прозвучала
настойчивость. Вмешался афганский солдат, тон у него был увещевающий.
Но стоило русскому рявкнуть на них, как они оба замолчали.
Я почувствовал, как у отца, сидящего рядом со мной, напряглось все
тело.
Карим откашлялся,
потряс головой и сказал, что солдат хочет провести
полчаса с дамой из грузовика.
Женщина надвинула на лицо платок. Из глаз ее полились слезы.
Младенец на руках у мужа заплакал. Смертельно бледный муж попросил
Карима перевести «мистеру-сагибу» солдату, чтобы он сжалился над ними,
подумал о своей матери или сестре. А может, у «мистера-сагиба» есть
жена?
Русский выслушал Карима и что-то прорычал.
— Считайте это платой за проезд, — перевел Карим, старательно
отводя глаза в сторону.
— Мы уже раз заплатили, — упорствовал муж. — И недешево.
Русский и Карим переговорили.
— Он
сказал, всякая стоимость облагается налогом.
Вот тут-то поднялся со своего места Баба. Пришла моя очередь хватать
его за ногу, но Баба резким движением высвободился.
Могучая фигура отца заслоняла луну.
— Я хочу его кое о чем спросить, — сказал Баба Кариму, не сводя при
этом глаз с русского. — Стыд у него есть?
Карим что-то пролепетал, русский ответил.
— Он говорит, сейчас война. Какой может быть стыд?
— Скажи ему, что он ошибается. На войне
обязательно надо быть
порядочным.
Куда более порядочным, чем в мирное время.
Достарыңызбен бөлісу: