этой же улице бумажных змеев — у слепого старика по имени Сайфо. Я
посидел на осыпающихся ступенях «Кино-парка», где мы с братом
частенько смотрели советские фильмы и где Амир с Хасаном смотрели
свое любимое кино «Великолепная семерка» — не менее тринадцати раз.
Вместе с Амиром я заглянул в дымные, тесные кебабные, куда водили нас
наши отцы и где все так же, спустя столько лет, у открытого огня сидели
по-турецки мужчины, исходя потом и раздувая угли под вертелами с
шипящими кебабами. Вместе с Амиром мы пристально вглядывались в
синее небо над садами Бабура,
правившего в XVI веке, и ловили глазами
бумажного змея, плывущего высоко-высоко над городом. Я смотрел в небо
и думал о том солнечном зимнем дне в 1975-м, когда 12-летний Амир
сделал выбор и предал Хасана, который боготворил его. Этот день будет
преследовать его всю жизнь. А сделай он иной выбор, то остался бы в
Афганистане и с талибами.
Я сидел на трибуне стадиона «Гази» и наблюдал за новогодней
процессией, в которой участвовали тысячи афганцев. Я смотрел на них и
видел своего отца и себя, играющих в бозкаши, а еще я видел Амира,
который был свидетелем талибской расправы над двумя любовниками —
вон там, у стойки южных ворот, где сейчас
группа молодых людей в
традиционной одежде танцует танец атан.
Но особенно вымысел и правда слились воедино, когда я отыскал наш
старый дом в районе Вазир-Акбар-Хан, дом, в котором я вырос, так же как
и Амир вырос в соседнем доме. Мне потребовалось три дня поисков,
адреса я не помнил, а все вокруг изменилось до неузнаваемости. Но я искал
и искал, пока не наткнулся на знакомую арку.
Я вошел в дом, и солдаты, обитавшие там теперь, оказались настолько
любезны, что позволили мне мой ностальгический тур. И я увидел, что
краска
на моем доме, как и на доме Амира, облезла, трава пожухла,
деревьев во дворике больше не было, а стена, ограждавшая двор, почти
обрушилась. Как и Амира, меня поразило, каким же маленьким оказался
мой дом по сравнению с тем, что жил в моей памяти. И — клянусь! —
когда я вышел за ворота, то увидел на асфальте то
самое гудронное пятно в
виде кляксы Роршаха, которое увидел и Амир. Я попрощался с солдатами и
пошел прочь, и во мне росло чувство, что если бы я не написал «Бегущего
за ветром», то моя встреча с отчим домом потрясла бы меня гораздо
сильнее. Ведь я уже пережил ее — в книге. Я стоял рядом с Амиром в
воротах его дома и вместе с ним переживал потерю. Я видел, как он
положил руки на ржавые штыри ограды, и мы вместе вглядывались в
просевшую крышу и раскрошившееся крыльцо.