Халед Хоссейни о своем романе
Амир сам скажет вам, что он не является ни самым благородным, ни
самым храбрым мужчиной. Но три года назад он совершил благородный и
храбрый поступок. Он вернулся в талибанский Афганистан после двадцати
лет отсутствия, чтобы искупить свой детский грех предательства. Он
вернулся, чтобы спасти ребенка, которого никогда не видел, и тем самым
спасти себя от собственного проклятия. Путешествие это едва не стоило
ему жизни. И всему виной я. Ведь в конце концов, это я создал Амира,
который является главным героем моего романа «Бегущий за воздушным
змеем».
В 2003 году, когда моя книга ушла в печать, я повторил путешествие
моего героя, сев в «Боинг-727» рейсом на Кабул. Как и Амир, я не был там
очень много лет, целых 27, мне было 11, когда я покинул Афганистан. И
теперь я возвращался туда 37-летним врачом, живущим в Северной
Калифорнии, писателем, мужем и отцом двух детей. Я не отрываясь
смотрел в иллюминатор, надеясь, что в прорехах между облаками увижу
Кабул. И, когда это случилось, я словно слился со своей книгой и своим
героем, я стал Амиром и вдруг ощутил родство с древней землей, которая
виднелась далеко внизу. Это очень удивило меня. Я ведь и думать о ней
забыл. Но выходит, дело обстояло иначе. И Афганистан тоже не забыл
меня. Бытует мнение, что человек пишет о том, что он испытал. Я же
собирался испытать то, что написал.
Мое двухнедельное пребывание в Кабуле окрасилось совершенно
ирреальными оттенками, ибо каждый день я видел те места и те предметы,
которые я уже видел — глазами Амира, в своем воображении. Но так же,
как и Амир, я чувствовал себя туристом на собственной родине. Мы оба
слишком долго не были здесь, мы не участвовали в двух войнах,
бушевавших здесь, мы не страдали с остальными афганцами. Я писал о
чувстве вины Амира. Теперь я и сам испытал то же чувство.
Граница между воспоминаниями Амира и моими собственными
стерлась. На страницах книги Амир переживал мои воспоминания, а теперь
я переживал его. Я помнил красивую улицу Джаде, а теперь здесь руины,
груды щебня, остатки стен в выбоинах от пуль, за которыми нищие нашли
себе пристанище. Я помнил, как отец покупал мне на этой улице
мороженое. И я помнил, как Амир и его верный друг Хасан покупали на
этой же улице бумажных змеев — у слепого старика по имени Сайфо. Я
посидел на осыпающихся ступенях «Кино-парка», где мы с братом
частенько смотрели советские фильмы и где Амир с Хасаном смотрели
свое любимое кино «Великолепная семерка» — не менее тринадцати раз.
Вместе с Амиром я заглянул в дымные, тесные кебабные, куда водили нас
наши отцы и где все так же, спустя столько лет, у открытого огня сидели
по-турецки мужчины, исходя потом и раздувая угли под вертелами с
шипящими кебабами. Вместе с Амиром мы пристально вглядывались в
синее небо над садами Бабура, правившего в XVI веке, и ловили глазами
бумажного змея, плывущего высоко-высоко над городом. Я смотрел в небо
и думал о том солнечном зимнем дне в 1975-м, когда 12-летний Амир
сделал выбор и предал Хасана, который боготворил его. Этот день будет
преследовать его всю жизнь. А сделай он иной выбор, то остался бы в
Афганистане и с талибами.
Я сидел на трибуне стадиона «Гази» и наблюдал за новогодней
процессией, в которой участвовали тысячи афганцев. Я смотрел на них и
видел своего отца и себя, играющих в бозкаши, а еще я видел Амира,
который был свидетелем талибской расправы над двумя любовниками —
вон там, у стойки южных ворот, где сейчас группа молодых людей в
традиционной одежде танцует танец атан.
Но особенно вымысел и правда слились воедино, когда я отыскал наш
старый дом в районе Вазир-Акбар-Хан, дом, в котором я вырос, так же как
и Амир вырос в соседнем доме. Мне потребовалось три дня поисков,
адреса я не помнил, а все вокруг изменилось до неузнаваемости. Но я искал
и искал, пока не наткнулся на знакомую арку.
Я вошел в дом, и солдаты, обитавшие там теперь, оказались настолько
любезны, что позволили мне мой ностальгический тур. И я увидел, что
краска на моем доме, как и на доме Амира, облезла, трава пожухла,
деревьев во дворике больше не было, а стена, ограждавшая двор, почти
обрушилась. Как и Амира, меня поразило, каким же маленьким оказался
мой дом по сравнению с тем, что жил в моей памяти. И — клянусь! —
когда я вышел за ворота, то увидел на асфальте то самое гудронное пятно в
виде кляксы Роршаха, которое увидел и Амир. Я попрощался с солдатами и
пошел прочь, и во мне росло чувство, что если бы я не написал «Бегущего
за ветром», то моя встреча с отчим домом потрясла бы меня гораздо
сильнее. Ведь я уже пережил ее — в книге. Я стоял рядом с Амиром в
воротах его дома и вместе с ним переживал потерю. Я видел, как он
положил руки на ржавые штыри ограды, и мы вместе вглядывались в
просевшую крышу и раскрошившееся крыльцо.
Вы скажете, что вымысел украл жизнь, — что ж, так оно, наверное, и
есть.
|
