Филипповны, много раз экранизированная и поставленная на сцене, и сейчас завораживает читателя…



жүктеу 2,65 Mb.
Pdf просмотр
бет36/61
Дата06.01.2022
өлшемі2,65 Mb.
#36843
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   ...   61
“Идиот” Достоевский

кровавой

 обиде, но не могу позволить кулачного права с женщиной в глазах

публики. Если же, как прилично блага-ароднейшему лицу, на другой манер,

то – вы меня, разумеется, понимать должны, капитан…

Но  капитан  уже  опомнился  и  уже  не  слушал  его.  В  эту  минуту

появившийся  из  толпы  Рогожин  быстро  подхватил  под  руку  Настасью

Филипповну  и  повел  ее  за  собой.  С  своей  стороны,  Рогожин  казался

потрясенным ужасно, был бледен и дрожал. Уводя Настасью Филипповну,

он  успел-таки  злобно  засмеяться  в  глаза  офицеру  и  с  видом

торжествующего гостинодворца проговорить:




– Тью! Что, взял! Рожа-то в крови! Тью!

Опомнившись  и  совершенно  догадавшись,  с  кем  имеет  дело,  офицер

вежливо  (закрывая,  впрочем,  лицо  платком)  обратился  к  князю,  уже

вставшему со стула.

– Князь Мышкин, с которым я имел удовольствие познакомиться?

–  Она  сумасшедшая!  Помешанная!  Уверяю  вас!  –  отвечал  князь

дрожащим голосом, протянув к нему для чего-то свои дрожащие руки.

–  Я,  конечно,  не  могу  похвалиться  такими  сведениями;  но  мне  надо

знать ваше имя.

Он  кивнул  головой  и  отошел.  Полиция  подоспела  ровно  пять  секунд

спустя  после  того,  как  скрылись  последние  действующие  лица.  Впрочем,

скандал  продолжался  никак  не  долее  двух  минут.  Кое-кто  из  публики

встали со стульев и ушли, другие только пересели с одних мест на другие;

третьи  были  очень  рады  скандалу;  четвертые  сильно  заговорили  и

заинтересовались.  Одним  словом,  дело  кончилось  по  обыкновению.

Оркестр  заиграл  снова.  Князь  пошел  вслед  за  Епанчиными.  Если  б  он

догадался или успел взглянуть налево, когда сидел на стуле, после того, как

его  оттолкнули,  то  увидел  бы  Аглаю,  шагах  в  двадцати  от  него,

остановившуюся глядеть на скандальную сцену и не слушавшую призывов

матери  и  сестер,  отошедших  уже  далее.  Князь  Щ.,  подбежав  к  ней,

уговорил ее наконец поскорее уйти. Лизавета Прокофьевна запомнила, что

Аглая  воротилась  к  ним  в  таком  волнении,  что  вряд  ли  и  слышала  их

призывы.  Но  ровно  чрез  две  минуты,  когда  только  вошли  в  парк,  Аглая

проговорила своим обыкновенным равнодушным и капризным голосом:

– Мне хотелось посмотреть, чем кончится комедия.



III 

Происшествие в воксале поразило и мамашу, и дочек почти ужасом. В

тревоге  и  в  волнении,  Лизавета  Прокофьевна  буквально  чуть  не  бежала  с

дочерьми из воксала всю дорогу домой. По ее взгляду и понятиям, слишком

много  произошло  и  обнаружилось  в  этом  происшествии,  так  что  в  голове

ее,  несмотря  на  весь  беспорядок  и  испуг,  зарождались  уже  мысли

решительные.  Но  и  все  понимали,  что  случилось  нечто  особенное,  и  что,

может  быть,  еще  и  к  счастию,  начинает  обнаруживаться  какая-то

чрезвычайная  тайна.  Несмотря  на  прежние  заверения  и  объяснения  князя

Щ.,  Евгений  Павлович  «выведен  был  теперь  наружу»,  обличен,  открыт  и

«обнаружен  формально  в  своих  связях  с  этою  тварью».  Так  думала

Лизавета  Прокофьевна  и  даже  обе  старшие  дочери.  Выигрыш  из  этого

вывода  был  тот,  что  еще  больше  накопилось  загадок.  Девицы  хоть  и

негодовали отчасти про себя на слишком уже сильный испуг и такое явное

бегство мамаши, но в первое время сумятицы беспокоить ее вопросами не

решались.  Кроме  того,  почему-то  казалось  им,  что  сестрица  их,  Аглая

Ивановна,  может  быть,  знает  в  этом  деле  более,  чем  все  они  трое  с

мамашей.  Князь  Щ.  был  тоже  мрачен  как  ночь  и  тоже  очень  задумчив.

Лизавета  Прокофьевна  не  сказала  с  ним  во  всю  дорогу  ни  слова,  а  он,

кажется,  и  не  заметил  того.  Аделаида  попробовала  было  у  него  спросить:

«О  каком  это  дяде  сейчас  говорили  и  что  там  такое  в  Петербурге

случилось?» Но он  пробормотал ей в  ответ с самою  кислою миной что-то

очень  неопределенное  о  каких-то  справках  и  что  всё  это,  конечно,  одна

нелепость. «В этом нет сомнения!» – ответила Аделаида и уже более ни о

чем  не  спрашивала.  Аглая  же  стала  что-то  необыкновенно  спокойна  и

заметила только дорогой, что слишком уже скоро бегут. Раз она обернулась

и  увидела  князя,  который  их  догонял.  Заметив  его  усилия  их  догнать,  она

насмешливо улыбнулась и уже более на него не оглядывалась.

Наконец,  почти  у  самой  дачи,  повстречался  шедший  им  навстречу

Иван Федорович, только что воротившийся из Петербурга. Он тотчас же, с

первого  слова,  осведомился  об  Евгении  Павловиче.  Но  супруга  грозно

прошла  мимо  него,  не  ответив  и  даже  не  поглядев  на  него.  По  глазам

дочерей и князя Щ. он тотчас же догадался, что в доме гроза. Но и без этого

его собственное лицо отражало какое-то необыкновенное беспокойство. Он

тотчас  взял  под  руку  князя  Щ.,  остановил  его  у  входа  в  дом  и  почти

шепотом  переговорил  с  ним  несколько  слов.  По  тревожному  виду  обоих,




когда взошли потом на террасу и прошли к Лизавете Прокофьевне, можно

было подумать, что они оба услыхали какое-нибудь чрезвычайное известие.

Мало-помалу все собрались у Лизаветы Прокофьевны наверху, и на террасе

остался наконец один только князь. Он сидел в углу, как бы ожидая чего-то,

а  впрочем,  и  сам  не  зная  зачем;  ему  и  в  голову  не  приходило  уйти,  видя

суматоху в доме; казалось, он забыл всю вселенную и готов был высидеть

хоть два года сряду, где бы его ни посадили. Сверху слышались ему иногда

отголоски  тревожного  разговора.  Он  сам  бы  не  сказал,  сколько  просидел

тут.  Становилось  поздно,  и  совсем  смерклось.  На  террасу  вдруг  вышла

Аглая;  с  виду  она  была  спокойна,  хотя  несколько  бледна.  Увидев  князя,

которого  «очевидно  не  ожидала»  встретить  здесь  на  стуле,  в  углу,  Аглая

улыбнулась как бы в недоумении.

– Что вы тут делаете? – подошла она к нему.

Князь  что-то  пробормотал,  сконфузясь,  и  вскочил  со  стула;  но  Аглая

тотчас  же  села  подле  него,  уселся  опять  и  он.  Она  вдруг,  но  внимательно

его осмотрела, потом посмотрела в окно, как бы безо всякой мысли, потом

опять на него. «Может быть, ей хочется засмеяться, – подумалось князю. –

Но нет, ведь она бы тогда засмеялась».

–  Может  быть,  вы  чаю  хотите,  так  я  велю,  –  сказала  она  после

некоторого молчания.

– Н-нет… Я не знаю…

– Ну как про это не знать! Ах да, послушайте: если бы вас кто-нибудь

вызвал на дуэль, что бы вы сделали? Я еще давеча хотела спросить.

– Да… кто же… меня никто не вызовет на дуэль.

– Ну если бы вызвали? Вы бы очень испугались?

– Я думаю, что я очень… боялся бы.

– Серьезно? Так вы трус?

– Н-нет; может быть, и нет. Трус тот, кто боится и бежит; а кто боится

и не бежит, тот еще не трус, – улыбнулся князь, пообдумав.

– А вы не убежите?

– Может быть, и не убегу, – засмеялся он наконец вопросам Аглаи.

– Я хоть женщина, а ни за что бы не убежала, – заметила она чуть не

обидчиво.  –  А  впрочем,  вы  надо  мной  смеетесь  и  кривляетесь  по  вашему

обыкновению,  чтобы  себе  больше  интересу  придать;  скажите:  стреляют

обыкновенно  с  двенадцати  шагов?  Иные  и  с  десяти?  Стало  быть,  это

наверно быть убитым или раненым?

– На дуэлях, должно быть, редко попадают.

– Как редко? Пушкина же убили.

– Это, может быть, случайно.



– Совсем не случайно; была дуэль на смерть, его и убили.

– Пуля попала так низко, что, верно, Дантес целил куда-нибудь выше, в

грудь  или  в  голову;  а  так,  как  она  попала,  никто  не  целит,  стало  быть,

скорее  всего  пуля  попала  в  Пушкина  случайно,  уже  с  промаха.  Мне  это

компетентные люди говорили.

– А мне это один солдат говорил, с которым я один раз разговаривала,

что  им  нарочно,  по  уставу,  велено  целиться,  когда  они  в  стрелки

рассыпаются,  в  полчеловека;  так  и  сказано  у  них:  «в  полчеловека».  Вот

уже, стало быть, не в грудь и не в голову, а нарочно в полчеловека велено

стрелять. Я спрашивала потом у одного офицера, он говорил, что это точно

так и верно.

– Это верно, потому что с дальнего расстояния.

– А вы умеете стрелять?

– Я никогда не стрелял.

– Неужели и зарядить пистолет не умеете?

–  Не  умею.  То  есть,  я  понимаю,  как  это  сделать,  но  я  никогда  сам  не

заряжал.

–  Ну,  так,  значит,  и  не  умеете,  потому  что  тут  нужна  практика!

Слушайте же и заучите: во-первых, купите хорошего пистолетного пороху,

не  мокрого  (говорят,  надо  не  мокрого,  а  очень  сухого),  какого-то  мелкого,

вы  уже  такого  спросите,  а  не  такого,  которым  из  пушек  палят.  Пулю,

говорят, сами как-то отливают. У вас пистолеты есть?

– Нет, и не надо, – засмеялся вдруг князь.

–  Ах,  какой  вздор!  Непременно  купите,  хорошие,  французские  или

английские,  это,  говорят,  самые  лучшие.  Потом  возьмите  пороху  с

наперсток,  может  быть,  два  наперстка,  и  всыпьте.  Лучше  уж  побольше.

Прибейте  войлоком  (говорят,  непременно  надо  войлоком  почему-то),  это

можно  где-нибудь  достать,  из  какого-нибудь  тюфяка,  или  двери  иногда

обивают войлоком. Потом, когда всунете войлок, вложите пулю, – слышите

же,  пулю  потом,  а  порох  прежде,  а  то  не  выстрелит.  Чего  вы  смеетесь?  Я

хочу,  чтобы  вы  каждый  день  стреляли  по  нескольку  раз  и  непременно  бы

научились в цель попадать. Сделаете?

Князь  смеялся;  Аглая  в  досаде  топнула  ногой.  Ее  серьезный  вид,  при

таком  разговоре,  несколько  удивил  князя.  Он  чувствовал  отчасти,  что  ему

бы  надо  было  про  что-то  узнать,  про  что-то  спросить,  –  во  всяком  случае,

про что-то посерьезнее того, как пистолет заряжают. Но всё это вылетело у

него из ума, кроме одного того, что пред ним сидит она, а он на нее глядит,

а о чем бы она ни заговорила, ему в эту минуту было бы почти всё равно.

Сверху  на  террасу  сошел  наконец  сам  Иван  Федорович;  он  куда-то



отправлялся с нахмуренным, озабоченным и решительным видом.

–  А,  Лев  Николаич,  ты…  Куда  теперь?  –  спросил  он,  несмотря  на  то

что  Лев  Николаевич  и  не  думал  двигаться  с  места.  –  Пойдем-ка,  я  тебе

словцо скажу.

– До свидания, – сказала Аглая и протянула князю руку.

На  террасе  уже  было  довольно  темно,  князь  не  разглядел  бы  в  это

мгновение  ее  лица  совершенно  ясно.  Чрез  минуту,  когда  уже  они  с

генералом выходили с дачи, он вдруг ужасно покраснел и крепко сжал свою

правую руку.

Оказалось,  что  Ивану  Федоровичу  было  с  ним  по  пути;  Иван

Федорович,  несмотря  на  поздний  час,  торопился  с  кем-то  о  чем-то

поговорить.  Но  покамест  он  вдруг  заговорил  с  князем  быстро,  тревожно,

довольно  бессвязно,  часто  поминая  в  разговоре  Лизавету  Прокофьевну.

Если  бы  князь  мог  быть  в  эту  минуту  внимательнее,  то  он,  может  быть,

догадался  бы,  что  Ивану  Федоровичу  хочется  между  прочим  что-то  и  от

него выведать, или, лучше сказать, прямо и открыто о чем-то спросить его,

но  все  не  удается  дотронуться  до  самой  главной  точки.  К  стыду  своему,

князь был до того рассеян, что в самом начале даже ничего и не слышал, и

когда  генерал  остановился  пред  ним  с  каким-то  горячим  вопросом,  то  он

принужден был ему сознаться, что ничего не понимает.

Генерал пожал плечами.

– Странные вы всё какие-то люди стали, со всех сторон, – пустился он

опять  говорить.  –  Говорю  тебе,  что  я  совсем  не  понимаю  идей  и  тревог

Лизаветы  Прокофьевны.  Она  в  истерике  и  плачет,  и  говорит,  что  нас

осрамили  и  опозорили.  Кто?  Как?  С  кем?  Когда  и  почему?  Я,  признаюсь,

виноват  (в  этом  я  сознаюсь),  много  виноват,  но  домогательства  этой…

беспокойной  женщины  (и  дурно  ведущей  себя  вдобавок)  могут  быть

ограничены  наконец  полицией,  и  я  даже  сегодня  намерен  кое  с  кем

видеться и предупредить. Всё можно устроить тихо, кротко, ласково даже,

по  знакомству  и  отнюдь  без  скандала.  Согласен  тоже,  что  будущность

чревата  событиями  и  что  много  неразъясненного;  тут  есть  и  интрига;  но

если  здесь  ничего  не  знают,  там  опять  ничего  объяснить  не  умеют;  если  я

не слыхал, ты не слыхал, тот не слыхал, пятый тоже ничего не слыхал, то

кто же, наконец, и слышал, спрошу тебя? Чем же это объяснить, по-твоему,

кроме  того,  что  наполовину  дело  –  мираж,  не  существует,  вроде  того,  как,

например, свет луны… или другие привидения.

– 

Она

  помешанная,  –  пробормотал  князь,  вдруг  припомнив,  с  болью,

всё давешнее.

–  В  одно  слово,  если  ты  про  эту.  Меня  тоже  такая  же  идея  посещала




отчасти,  и  я  засыпал  спокойно.  Но  теперь  я  вижу,  что  тут  думают

правильнее,  и  не  верю  помешательству.  Женщина  вздорная,  положим,  но

при этом даже тонкая, не только не безумная. Сегодняшняя выходка насчет

Капитона  Алексеича  это  слишком  доказывает.  С  ее  стороны  дело

мошенническое, то есть по крайней мере иезуитское, для особых целей.

– Какого Капитона Алексеича?

–  Ах,  боже  мой,  Лев  Николаич,  ты  ничего  не  слушаешь.  Я  с  того  и

начал,  что  заговорил  с  тобой  про  Капитона  Алексеича;  поражен  так,  что

даже  и  теперь  руки-ноги  дрожат.  Для  того  и  в  городе  промедлил  сегодня.

Капитон Алексеич Радомский, дядя Евгения Павлыча…

– Ну! – вскричал князь.

– Застрелился, утром, на рассвете, в семь часов. Старичок, почтенный,

семидесяти  лет,  эпикуреец,  –  и  точь-в-точь  как  она  говорила,  –  казенная

сумма, знатная сумма!

– Откуда же она…

– Узнала-то? Ха-ха! Да ведь кругом нее уже целый штаб образовался,

только что появилась. Знаешь, какие лица теперь ее посещают и ищут этой

«чести  знакомства».  Натурально,  давеча  могла  что-нибудь  услышать  от

приходивших,  потому  что  теперь  весь  Петербург  уже  знает,  и  здесь  пол-

Павловска  или  и  весь  уже  Павловск.  Но  какое  же  тонкое  замечание  ее

насчет  мундира-то,  как  мне  пересказали,  то  есть  насчет  того,  что  Евгений

Павлыч  заблаговременно  успел  выйти  в  отставку!  Эдакий  адский  намек!

Нет,  это  не  выражает  сумасшествия.  Я,  конечно,  отказываюсь  верить,  что

Евгений  Павлыч  мог  знать  заранее  про  катастрофу,  то  есть,  что  такого-то

числа, в семь часов, и т. д. Но он мог всё это предчувствовать. А я-то, а мы-

то все и князь Щ. рассчитывали, что еще тот ему наследство оставит! Ужас!

Ужас!  Пойми,  впрочем,  я  Евгения  Павлыча  не  обвиняю  ни  в  чем  и  спешу

объяснить  тебе,  но  все-таки,  однако  ж,  подозрительно.  Князь  Щ.  поражен

чрезвычайно. Всё это как-то странно стряслось.

– Но что же в поведении Евгения Павлыча подозрительного?

– Ничего нет! Держал себя благороднейшим образом. Я и не намекал

ни  на  что.  Свое-то  состояние,  я  думаю,  у  него  в  целости.  Лизавета

Прокофьевна,  разумеется,  и  слышать  не  хочет…  Но  главное  –  все  эти

семейные  катастрофы  или,  лучше  сказать,  все  эти  дрязги,  так  что  даже  не

знаешь, как и назвать… Ты, подлинно сказать, друг дома, Лев Николаич, и

вообрази,  сейчас  оказывается,  хоть,  впрочем,  и  не  точно,  что  Евгений

Павлыч будто бы уже больше месяца назад объяснился с Аглаей и получил

будто бы от нее формальный отказ.

– Быть не может! – с жаром вскричал князь.



–  Да  разве  ты  что-нибудь  знаешь?  Видишь,  дражайший,  –

встрепенулся  и  удивился  генерал,  останавливаясь  на  месте  как

вкопанный, – я, может быть, тебе напрасно и неприлично проговорился, но

ведь  это  потому,  что  ты…  что  ты…  можно  сказать,  такой  человек.  Может

быть, ты знаешь что-нибудь особенное?

– Я ничего не знаю… об Евгении Павлыче, – пробормотал князь.

– И я не знаю! Меня… меня, брат, хотят решительно закопать в землю

и похоронить, и рассудить не хотят при этом, что это тяжело человеку, и что

я этого не вынесу. Сейчас такая сцена была, что ужас! Я, как родному сыну,

тебе  говорю.  Главное,  Аглая  точно  смеется  над  матерью.  Про  то,  что  она,

кажется,  отказала  Евгению  Павлычу  с  месяц  назад  и  что  было  у  них

объяснение,  довольно  формальное,  сообщили  сестры,  в  виде  догадки…

впрочем,  твердой  догадки.  Но  ведь  это  такое  самовольное  и

фантастическое  создание,  что  и  рассказать  нельзя!  Все  великодушия,  все

блестящие  качества  сердца  и  ума,  –  это  всё,  пожалуй,  в  ней  есть,  но  при

этом  каприз,  насмешки,  –  словом,  характер  бесовский  и  вдобавок  с

фантазиями.  Над  матерью  сейчас  насмеялась  в  глаза,  над  сестрами,  над

князем  Щ.;  про  меня  и  говорить  нечего,  надо  мной  она  редко  когда  не

смеется, но ведь я что, я, знаешь, люблю ее, люблю даже, что она смеется, –

и, кажется, бесенок этот меня за это особенно любит, то есть больше всех

других, кажется. Побьюсь об заклад, что она и над тобой уже в чем-нибудь

насмеялась. Я вас сейчас застал в разговоре после давешней грозы наверху;

она с тобой сидела как ни в чем не бывало.

Князь покраснел ужасно и сжал правую руку, но промолчал.

–  Милый,  добрый  мой  Лев  Николаич!  –  с  чувством  и  с  жаром  сказал

вдруг генерал, – я… и даже сама Лизавета Прокофьевна (которая, впрочем,

тебя  опять  начала  честить,  а  вместе  с  тобой  и  меня  за  тебя,  не  понимаю

только  за  что),  мы  все-таки  тебя  любим,  любим  искренно  и  уважаем,

несмотря  даже  ни  на  что,  то  есть  на  все  видимости.  Но  согласись,  милый

друг,  согласись  сам,  какова  вдруг  загадка  и  какова  досада  слышать,  когда

вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с

видом  глубочайшего  презрения  ко  всем  нашим  вопросам,  а  к  моим

преимущественно,  потому  что  я,  черт  возьми,  сглупил,  вздумал  было

строгость  показать,  так  как  я  глава  семейства,  –  ну,  и  сглупил),  этот

хладнокровный  бесенок  так  вдруг  и  объявляет  с  усмешкой,  что  эта

«помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с

тобой:  «Разве  вы  не  могли,  говорит,  до  сих  пор  догадаться»),  что  эта

помешанная  «забрала  себе  в  голову  во  что  бы  то  ни  стало  меня  замуж  за

князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас



выживает…»;  только  и  сказала;  никакого  больше  объяснения  не  дала,

хохочет  себе,  а  мы  рот  разинули,  хлопнула  дверью  и  вышла.  Потом  мне

рассказали  о  давешнем  пассаже  с  нею  и  с  тобой…  и…  и…  послушай,

милый  князь,  ты  человек  не  обидчивый  и  очень  рассудительный,  я  это  в

тебе  заметил,  но…  не  рассердись:  ей-богу,  она  над  тобой  смеется.  Как

ребенок смеется, и потому ты на нее не сердись, но это решительно так. Не

думай чего-нибудь, – она просто дурачит и тебя, и нас всех, от безделья. Ну,

прощай!  Ты  знаешь  наши  чувства?  Наши  искренние  к  тебе  чувства?  Они

неизменны, никогда и ни в чем… но… мне теперь сюда, до свиданья! Редко

я  до  такой  степени  сидел  плохо  в  тарелке  (как  это  говорится-то?),  как

теперь сижу… Ай да дача!

Оставшись  один  на  перекрестке,  князь  осмотрелся  кругом,  быстро

перешел  через  улицу,  близко  подошел  к  освещенному  окну  одной  дачи,

развернул  маленькую  бумажку,  которую  крепко  сжимал  в  правой  руке  во

всё  время  разговора  с  Иваном  Федоровичем,  и  прочел,  ловя  слабый  луч

света:



жүктеу 2,65 Mb.

Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   ...   61




©g.engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет
рсетілетін қызмет
халықаралық қаржы
Астана халықаралық
қызмет регламенті
бекіту туралы
туралы ережені
орталығы туралы
субсидиялау мемлекеттік
кеңес туралы
ніндегі кеңес
орталығын басқару
қаржы орталығын
қаржы орталығы
құрамын бекіту
неркәсіптік кешен
міндетті құпия
болуына ерікті
тексерілу мемлекеттік
медициналық тексерілу
құпия медициналық
ерікті анонимді
Бастауыш тәлім
қатысуға жолдамалар
қызметшілері арасындағы
академиялық демалыс
алушыларға академиялық
білім алушыларға
ұйымдарында білім
туралы хабарландыру
конкурс туралы
мемлекеттік қызметшілері
мемлекеттік әкімшілік
органдардың мемлекеттік
мемлекеттік органдардың
барлық мемлекеттік
арналған барлық
орналасуға арналған
лауазымына орналасуға
әкімшілік лауазымына
инфекцияның болуына
жәрдемдесудің белсенді
шараларына қатысуға
саласындағы дайындаушы
ленген қосылған
шегінде бюджетке
салығы шегінде
есептелген қосылған
ұйымдарға есептелген
дайындаушы ұйымдарға
кешен саласындағы
сомасын субсидиялау