Деревенские рассказы Шукшина

Творчество писателя В. М. Шукшина привлекает внимание остротой постановки извечной проблемы о смысле жизни, о непреходящих духовных ценностях человека — его нравственных идеалах, чести, долге, совести. В его произведениях одно из ведущих мест занимают судьбы людей необычных, со сложными характерами, так называемых чудиков, стремящихся постичь движения собственной души, смысл жизни. Таков главный герой рассказа «Чудик». Автор подчеркивает его чудаковатость, которая отличает героя от других, «правильных» людей. Этот прием помогает проявить лучшие его человеческие качества: правдолюбие, совестливость, доброту.

Талант Василия Макаровича Шукшина – выдающийся, сильно выделяющийся среди других талантов той эпохи. Он ищет своих героев среди простого народа. Его привлекают необычные судьбы, характеры неординарных людей, порою противоречивых в своих поступках. Такие образы всегда сложны для понимания, но, вместе с тем, близки каждому русскому человеку.

Свой материал для своих произведений писатель брал везде, где живут люди. Какой это материал, какие герои? Тот материал, и те герои, которые редко раньше попадали в сферу искусства. Видимо, так нужно было, чтобы явился из глубин народных большой талант, чтобы с любовью и уважением рассказал о своих земляках простую, строгую правду. А правда эта стала фактом искусства, вызвала любовь и уважение к самому автору.

Тема деревенского человека, вырванного из привычной среды и не нашедшего новой опоры в жизни, стала одной из главных тем рассказов Шукшина.

Рассказы Шукшина, относясь «к деревенской прозе», отличались от ее основного потока тем, что внимание автора было сосредоточенно не столько на основах народной нравственности, сколько на сложных психологических ситуациях, в которых оказывались герои. Город и притягивал шукшинского героя, как центр культурной жизни, и отталкивал своим равнодушием к судьбе отдельного человека. Шукшин ощущал эту ситуацию как личную драму. «Так у меня вышло к сорока годам. Не городской до конца, и не деревенский уже. Ужасно не удобное положение. Это даже не между двух стульев, а скорее так – одна нога к берегу, другая – в лодке. И не плыть нельзя, и не плыть вроде как страшновато…»

Эта ситуация и определила необычное поведение героев Шукшина, которых он называл «странными, непутевыми людьми». В сознании читателей и критиков прижилось название «чудик». Именно «чудики» являются главными героями рассказов, объединенных Шукшиным в один из лучших сборников «Характеры». Каждый из героев назван по имени и фамилии – автор словно подчеркивает их абсолютную жизненную достоверность. «Чудики» - Коля Скалкин, выплеснувший чернила на костюм начальника («Ноль-ноль целых»), Спиридон Расторгуев, пытающийся добиться любви чужой жены («Сураз») и др. – не вызывают авторского осуждения. Они наоборот умиляют их, делают ближе к простому человеку.

Именно такой характер Шукшин рисует в рассказе «Чудик». Чудиком называет главного героя жена. Он – типичный деревенский житель. Именно так явно заметная другим чудаковатость и становится его основной проблемой и бедой: «Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории - мелкие, впрочем, но досадные».

Рассказ построен в форме изложения событий, случившихся во время отпускной поездки Чудика к брату на Урал. Герой собирается в дорогу, покупает подарки племянникам, и тут происходит эпизод, в котором раскрываются прекрасные свойства его души: честность, скромность, застенчивость. Чудик глянул, «...а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка». Создается проблемная для героя ситуация: тайком присвоить бумажку или объявить всем о находке и отдать ее владельцу, ведь она, «этакая зеленая дурочка лежит себе, никто ее не видит». Употребляя по отношению к неодушевленному предмету слово «дурочка», Шукшин передает нюансы душевного состояния героя: радость от находки и от сознания того, что никто, кроме него, не видит бумажку. При этом главный вопрос — как поступит Чудик — остается пока открытым.

Чудик объявляет всем о своей находке. Хозяина потерянной пятидесятирублевки не оказалось, и ее решили положить на видное место на прилавке. Герой выходит из магазина в приятнейшем расположении духа. Он доволен собой, тем, как это у него легко, весело получилось. Но тут обнаруживается, что найденные деньги принадлежали... ему самому. «Моя была бумажка-то! — громко сказал Чудик. — Да почему же я такой есть-то?» — вслух горько рассуждал Чудик. Совестливость, стеснительность героя не позволяют ему протянуть руку за проклятой бумажкой, хотя он понимает, что будет долго казнить себя за рассеянность, что дома ему предстоит объяснение с женой. Показательно, что автор и в собственном повествовании, и в речи Чудика называет пятидесятирублевку не иначе как бумажкой, подчеркивая пренебрежительное к ней отношение.

В этом, казалось бы, незначительном эпизоде проявляется взгляд Шукшина на одну из важнейших проблем духовной жизни человека — мещанское накопительство. Однако своего героя автор отнюдь не идеализирует. Идеализация противоречит самой сути творчества Шукшина, для которого высшей мерой художественности было стремление говорить обо всем просто и прямо.

Биографы утверждают, что подобный случай произошел с самим Шукшиным весной 1967 г. в Бийске, когда он по командировке "Правды" ехал в Сростки, чтобы написать статью о молодежи. Возникает вопрос: нет ли в самом В. Шукшине "примет" подобного героя?

Чудик — человек рассеянный, может показаться невоспитанным, он достиг не самых больших высот грамотности. Но все перечисленные недостатки героя представляются незначительными по сравнению с его «светлой душой» (один из своих рассказов В. М. Шукшин так и назвал: «Светлые души»). А то, что побуждает его совершать странные поступки, — мотивы положительные, некорыстные, они делают простительной даже чудаковатость, мнимую или подлинную.

Раскрытие лучших моральных качеств персонажей в моменты тяжелых испытаний, выпадающих на их долю. Автор ставит своего героя, человека совестливого, в условия, требующие всех душевных запасов добра и стойкости, чтобы не сломаться, не разувериться, видя, что ультрасовременная нахрапистая дрянь якобы и есть лицо нашего времени, а совесть и порядочность будто бы безнадежно устарели.

Несмотря на свою простоту, Чудик размышляет над проблемами, волнующими человечество во все времена: в чем смысл жизни? Что есть добро и зло? Кто в этой жизни «прав, кто умнее»? И всеми поступками доказывает, что прав он, а не те, кто считает его чудаком, «чудиком». Произведения Василия Шукшина и их герои правдивы как в социально-бытовом плане, так и в художественном.

Стоит заметить, что герои никогда не идеализируются Шукшиным. Он показывает человека таким, какой он есть. Герой взят из деревенской среды, потому что, считает автор, лишь простой человек из глубинки сохранил в себе все положительные качества, данные изначально человеку. Деревенский житель обладает той искренностью, добротой и наивностью, которой так не хватает современным городским людям, с характерами, порожденными прогрессом и критериями оценки человека, продиктованными деградирующим обществом.

Появление героя Шукшина в начале шестидесятых годов было несколько неожиданным. Автор сам понимал, что герой его выглядит не по принятой форме, но он с горячностью доказывал, что ничего странного в его герое нет. «Он человек живой, умеющий страдать и совершать поступки, и если душа его больна, если поступки его, с общепринятой точки зрения, несуразны, то вы попытайтесь, попытайтесь разобраться, почему это произошло, спросите себя, не завидуете ли вы ему». Это точка зрения автора на своего героя. Жаль, но с ней согласны не все персонажи, которые знают «чудика», находятся рядом с ним. Так кто же он, «чудик», что в нём такого, что возбуждает в нас тревогу и совесть и вызывает почти потерянное, ностальгическое сочувствие к нему, человеку отнюдь не лучших правил и установлений?

«Чудики наоборот» - это люди чёрствые, бездушные, сдвинутые в дурную сторону - они не видят ни печали в глазах, ни горячего блеска, их душа мертва. А самого «чудика», как было сказано выше, не интересует внешность, он беспокоится о своей больной душе. У всех героев - «чудиков», абсолютно у всех, есть душа, она-то и делает их странными, не даёт им покоя. Душа эта мающаяся. Сам Шукшин говорит: «Чудаковатость моих героев - форма проявления их духовности». «Последнее время что-то совсем неладно было на душе у Тимофея Худякова - опостылело всё на свете. Так бы вот стал на четвереньки, и зарычал бы, и залаял, и головой бы замотал. Может, заплакал бы». («Билет на второй сеанс»)

Мы видим, что душа у «чудиков» болит, высыхает, неладно, худо на душе. В первых двух контекстах мы узнаём об этом от автора, потому что он, как нельзя лучше, знает своих героев. В двух последних контекстах о своих внутренних переживаниях, беспокойствах, тревогах рассказывают нам сами «чудики». Другие персонажи («чудики» и «античудики») не являются субъектами оценки души героя-«чудика». Они не замечают той боли, которую испытывает персонаж, потому что это внутреннее состояние героя. Понять это состояние может только автор и сам герой, который это переживает. Мы выявили такую закономерность: душевные переживания передают глаголы. Это глаголы болеть - «испытывать боль», опостылеть - «стать постылым, очень надоесть», заплакать - «проливать слёзы от боли, горя», чувствовать - «ощущать» и другие. Специалисты по душе рассуждают: пусть человек ищет душу; он наверняка не найдёт её, потому что никому ещё не удавалось отыскать то, чего нет, но, занятый этими поисками, он отвлечён будет от более дурных и ещё более пустых занятий, которые принесли бы ему один лишь вред. Но это не так. Душа, которую ни за что, не за какой бок нельзя ухватить, значит для человека очень многое.

Душа - это и есть сущность личности, продолжающаяся в ней жизнь бессменного, исторического человека, не сломленного временными невзгодами. Основные черты характера «чудика» - смелость и совестливость. Сначала речь пойдёт о смелости. «А жил у сторожихи одной, боевая была старушка». («Жил человек»). Боевая для Шукшина – значит смелая. А смелость, как трактует Ожегов С. И. - «смелое поведение, решимость». Поэтому и возникает уважение к тому герою, который ей обладает. В следующем примере субъектом оценки характера «чудика» является другой «чудик». Мы видим, что оценка остаётся положительной. «Смелый он человек, папка. Я его уважаю». («Из детских лет Ивана Попова»). Качественное прилагательное «смелый» имеет частнооценочное значение, относится к нормативным оценкам. Оценка «античудика» и самооценка смелости «чудика» в рассказах не представлена. При столкновении двух персонажей («чудика» и «античудика») «чудик» постоянно испытывает чувство страха, боится своего противника. Автор поэтому и наделяет своего героя смелостью, чтобы он боролся со страхом, преодолевал его.

Герою Шукшина всегда стыдно, хоть немного, хоть в малой степени, но всё-таки стыдно. Поэтому любит автор своих героев- «чудиков», потому что они могут понять, признаться в своей несправедливости и неправоте. На это указывает и нижеприведённый пример: «Ему стало совестно, что поторопился: он в самом деле решил, что свояк хочет его ударить, когда потянулся с кулаком». («Свояк Сергей Сергеевич»).

В следующем контексте субъектом оценки является другой персонаж («чудик»): «Как я теперь понимаю, это был человек добродушный, большого терпения и совестливости. Он жил с нами на пашне, сам починял верёвочную сбрую, длинно матерился при этом». («Из детских лет Ивана Попова»).

Совестливый герой у В. М. Шукшина происходит из простого люда, он выступает «без грима и без причёски». Оценка совестливости «античудиком» не представлена, потому что ему чужда эта черта характера. Происходит это потому, что они не могут пристально рассмотреть смятение души героя и обязательно поиски выхода из этих смятений, этих сомнений. Сделать это могут только автор и сами «чудики», которые заявляют о смятениях своей души. «Чёрт с ней, с этой Ларисой!.. Может, расскажет, а может, и не расскажет. Зато он всё равно дома. И тут уж не так было больно, как вчера вечером. Ну, что же уж тут такого?.. Стыдно только. Ну, может пройдёт как-нибудь». («Медик Володя»). «Володе даже понравилось, как он стал нагловато распоясываться, он втайне завидовал сокурсникам-горожанам, особенно старшекурсникам, но сам не решался изображать из себя такого же - совестно было». («Медик Володя»).

Совесть - главная черта характера «чудика». Ему всегда стыдно, совестно, неловко от сознания неправоты или чувства стеснения. «Чудик» сам осознаёт это, поэтому испытывает чувство стыда, раскаяния. Он признаётся себе в этом. Выводы. Таким образом, рассмотрев героя-»чудика», мы пришли к следующим выводам: во-первых, «чудик» как главный любимый персонаж Шукшина анализируется автором в разных аспектах, а следовательно, является объектом в том числе аксиологического описания; во-вторых, оценочному анализу подвергаются как внешние портретные характеристики персонажа, так и его внутренний мир.

А теперь зададим себе вопрос: а можно ли принимать название рассказа «Чудик» за чистую монету, то есть считает ли Шукшин своего героя «чудиком» в собственном смысле слова? На первый взгляд кажется, что да, считает. «Чудик обладал одной особенностью: с пим постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории — мелкие, впрочем, но досадные». Учитывая такое предуведомление, следует как будто представить себе одного из тех людей, про которых говорят: «двадцать два несчастья», ну что-нибудь вроде чеховского Епиходова. И первые приключения, случающиеся с ним во время поездки к брату, как будто подтверждают такое мнение — история с пятидесятирублевкой, например, принадлежит к числу чистых, так сказать, «фатальных» случайностей.

Однако уже разговор с соседом в самолете и история с телеграммой заключают в себе определенный подтекст, который побуждает нас подумать о том, что все не так просто, как кажется, и что невезучесть Василия Егорыча — не столько его судьба, сколько его натура. Прежде всего нам ясно: добрейший Василий Егорыч простодушен и непосредствен до… глупости. Да, именно до глупости — приходится это признать, ибо и текст его телеграммы, и разговор с телеграфисткой — вполне на уровне его «шутки» насчет жареной блесны,

Еще один штрих и тоже весьма показательный. В поезде, наслушавшись разных дорожных историй, Чудик решает внести в общую беседу и свой вклад и рассказывает историю, по его понятиям, тоже достаточно забавную: «У нас в соседней деревне один дурак тоже… Схватил головешку — и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: „Руки, — кричит, — руки-то не обожги, сынок!” О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким па-до быть грубым, бестактным…»

Василий Егорыч, разумеется, не знает, что его «история» — это широко известная у многих народов мира легенда, поэтичная и мудрая притча о матери, о святости материнских чувств. Но дело не в том, что не знает. Хуже другое: он, как видим, даже и не чувствует смысла того, о чем рассказывает, поскольку вся эта история в его глазах — не более, чем забавный случай, почти анекдот. Туповат, определенно туповат добрый и непосредственный Василий Егорыч…

Причины «фатальной» невезучести Чудика, таким образом, начинают для нас проясняться: они в том, что представления его об окружающей действительности во многом не соответствуют тому порядку вещей, который в ней объективно наличествует. Но кто же виноват в этом? Чудику ли надо подняться до уровня действительности или же она сама должна проявить какое-то особое, дополнительное «понимание», чтобы с Василием Егорычем наконец перестали случаться всякие истории? От этих вопросов никуда не уйти, ибо от ответа па них зависит, в сущности, оценка самой идейно-гуманистической направленности рассказа.

Василий Егорыч не переменится — это ясно. По-прежнему он будет соваться к людям со своей радостной готовностью к общению, со своим искренним непониманием того, что людям-то общение с ним далеко не всегда доставляет удовольствие. Но ведь не все же его поступки нелепы! В каких-то может же оп рассчитывать если уж по на понимапне, то по крайней мере на простую человеческую снисходительность? Понимание его стремлений, его добрых побуждений должно же в каких-то случаях взять верх над привычным неприятием их курьезных результатов. И не есть ли это привычное неприятие, особенно в тех случаях, когда оно является именно привычным, грех несравненно больший, нежели неумелая и глуповатая доброта Чудика?

Вот этот-то вопрос и ставит Шукшин, выводя на сцепу Софью Ивановну, сноху Чудика. И отвечает на него совершенно однозначно. Какою бы несуразной ни выглядела история с детской коляской, все же абсолютная человеческая правота бесспорно на стороне Чудика. «Смягчающие обстоятельства» его неуклюжей услужливости гораздо серьезнее, чем его вина. И страдает здесь Василий Егорыч уже не столько вследствие своей очередной промашки, сколько оттого, что люди на этот раз не проявили элементарной человеческой чуткости. Сто крат непонятый, что называется, «поделом», в этом случае он сам судит человеческое непонимание.

Так кто же все-таки он такой, Василий Егорыч Князев? «Естественный человек», который уже самим фактом своего существования укоряет очерствевшее в ходе цивилизации общество? «Чудик», чудаковатость которого проявляется тем определеннее, чем очевиднее его неординарность?

Не будем спешить представлять его как некоего праведника, доброта и непосредственность которого должна заставить нас задуматься о нашем собственном, еще достаточно ощутимо дающем о себе знать нравственном несовершенстве. Не будем делать из него ни Акакия Акакиевича, ни князя Мышкина. Тем более что и сам Шукшин не заканчивает рассказ на этой «сострадательной» ноте. За драматической кульминацией следует эпилог, и эпилог этот вносит последний и чрезвычайно характерный штрих в портрет Чудика. «Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки, побежал по теплой мокрой земле — в одной руке чемодан, в другой ботинки.

И что же о нем сказать в заключение, как не то, что сказал сам Шукшин: «Звали его Василий Егорыч Князев. Было ему тридцать девять лет от роду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом». Похоже на эпитафию, не правда ли? И те же в ней контрасты, что и в его натуре. И то же единство. Обожал собак — по своей природной доброте и потому еще, конечно, что встречал с их стороны полное «понимание»; обожал сыщиков — по своей полной неспособности быть похожим на них; и по той же причине — «в детстве мечтал быть-шпионом». Натура, как видим, вполне заурядная. В обычной повседневной жизни мы могли бы его и не заметить, как, собственно, и не замечали до шукшинского рассказа. И если здесь, в рассказе, он все же выглядит фигурой весьма колоритной, то главным образом потому, что писатель как бы поставил его «под высокое напряжение», которое и проявило его натуру во всем ее противоречивом единстве и характерности.

Две ситуации, описанные в этом рассказе, – типично шукшинские: человек чем-то или кем-то выведен из равновесия либо чем-то поражен или обижен, и он хочет как-то разрешить эту боль, вернувшись к нормальной логике жизни.

Впечатлительный, ранимый, чувствующий красоту мира и в то же время несуразный Чудик сопоставляется в повести с мещанским миром снохи, буфетчицы управления, в прошлом женщины деревенской, стремящейся стереть в своей памяти все деревенское, перевоплотиться в настоящую горожанку. Но это не противопоставление города и деревни, которое находили критики в рассказах писателя 60-х гг. ("Игнаха приехал", "Змеиный яд", "Два письма", "Капроновая елочка" и др.). Объективно говоря, этого противопоставления как такового в его рассказах не существовало вообще. Шукшин исследовал серьезную проблему маргинального (промежуточного) человека, ушедшего из деревни и до конца не акклиматизировавшегося в городе ("Выбираю деревню на жительство") или прижившегося ценой утраты чего-то важного в себе, как в случае со снохой Чудика и другими героями.

Эта проблема была глубоко личной и для самого писателя: "Так у меня вышло к сорока годам, что я – ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже – не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато... Но в этом моем положении есть свои "плюсы"... От сравнений, от всяческих "оттуда – сюда" и "оттуда – туда" невольно приходят мысли не только о "деревне" и "городе" – о России".

В несуразном, странном человеке, по мнению Шукшина, наиболее полно выражается правда его времени.