| те самые
глаза (и в том, что
те самые,
нет уже никакого теперь
сомнения!), которые сверкнули на него утром, в толпе, когда он выходил из
вагона Николаевской железной дороги; те самые (совершенно те самые!),
взгляд которых он поймал потом давеча, у себя за плечами, садясь на стул у
Рогожина. Рогожин давеча отрекся: он спросил с искривленною,
леденящею улыбкой: «Чьи же были глаза-то?» И князю ужасно захотелось,
еще недавно, в воксале Царскосельской дороги, – когда он садился в вагон,
чтоб ехать к Аглае, и вдруг опять увидел эти глаза, уже в третий раз в этот
день, – подойти к Рогожину и сказать
ему,
«чьи это были глаза»! Но он
выбежал из воксала и очнулся только пред лавкой ножовщика в ту минуту,
как стоял и оценивал в шестьдесят копеек один предмет, с оленьим
черенком. Странный и ужасный демон привязался к нему окончательно и
уже не хотел оставлять его более. Этот демон шепнул ему в Летнем саду,
когда он сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо было
следить за ним с самого утра и ловить его на каждом шагу, то, узнав, что он
не поедет в Павловск (что уже, конечно, было роковым для Рогожина
сведением), Рогожин непременно пойдет
туда
, к тому дому, на
Петербургской, и будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему
еще утром честное слово, что «не увидит ее», и что «не затем он в
Петербург приехал». И вот князь судорожно устремляется к тому дому, и
что же в том, что действительно он там встречает Рогожина? Он увидел
только несчастного человека, душевное настроение которого мрачно, но
очень понятно. Этот несчастный человек даже и не скрывался теперь. Да,
Рогожин давеча почему-то заперся и солгал, но в воксале он стоял почти не
скрываясь. Скорей даже он, князь, скрывался, а не Рогожин. А теперь, у
дома, он стоял по другой стороне улицы, шагах в пятидесяти наискось, на
противоположном тротуаре, скрестив руки, и ждал. Тут уже он был совсем
на виду и, кажется, нарочно хотел быть на виду. Он стоял как обличитель и
как судья, а не как… А не как кто?
А почему же он, князь, не подошел теперь к нему сам и повернул от
него, как бы ничего не заметив, хотя глаза их и встретились. (Да, глаза их
встретились! и они посмотрели друг на друга.) Ведь он же сам хотел давеча
взять его за руку и пойти
туда
вместе с ним? Ведь он сам же хотел завтра
идти к нему и сказать, что он был у нее? Ведь отрекся же он сам от своего
демона, еще идя туда, на половине дороги, когда радость вдруг наполнила
его душу? Или в самом деле было что-то такое в Рогожине, то есть в целом
сегодняшнем
образе этого человека, во всей совокупности его слов,
движений, поступков, взглядов, что могло оправдывать ужасные
предчувствия князя и возмущающие нашептывания его демона? Нечто
такое, что видится само собой, но что трудно анализировать и рассказать,
невозможно оправдать достаточными причинами, но что, однако же,
производит, несмотря на всю эту трудность и невозможность, совершенно
цельное и неотразимое впечатление, невольно переходящее в полнейшее
убеждение?..
Убеждение
в
чем?
(О,
как
мучила
князя
чудовищность,
«унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как
обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? – говорил он
беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. – Формулируй, осмелься
выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! –
повторял он с негодованием и с краской в лице, – какими же глазами буду я
смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой
кошмар!
Была минута, в конце этого длинного и мучительного пути с
Петербургской стороны, когда вдруг неотразимое желание захватило князя
– пойти сейчас к Рогожину, дождаться его, обнять его со стыдом, со
слезами, сказать ему всё и кончить всё разом. Но он стоял уже у своей
гостиницы… Как не понравились ему давеча эта гостиница, эти коридоры,
весь этот дом, его номер, не понравились с первого взгляду; он несколько
раз в этот день с каким-то особенным отвращением припоминал, что надо
будет сюда воротиться… «Да что это я, как больная женщина, верю сегодня
во всякое предчувствие!» – подумал он с раздражительною насмешкой,
останавливаясь в воротах. Новый, нестерпимый прилив стыда, почти
отчаяния, приковал его на месте, при самом входе в ворота. Он остановился
на минуту. Так иногда бывает с людьми; нестерпимые внезапные
воспоминания,
особенно
сопряженные
со
стыдом,
обыкновенно
останавливают, на одну минуту, на месте. «Да, я человек без сердца и
трус!» – повторил он мрачно и порывисто двинулся идти, но… опять
остановился.
В этих воротах, и без того темных, в эту минуту было очень темно:
надвинувшаяся грозовая туча поглотила вечерний свет, и в то самое время,
как князь подходил к дому, туча вдруг разверзлась и пролилась. В то же
время, когда он порывисто двинулся с места, после мгновенной остановки,
он находился в самом начале ворот, у самого входа под ворота с улицы. И
вдруг он увидел в глубине ворот, в полутемноте, у самого входа на
лестницу, одного человека. Человек этот как будто чего-то выжидал, но
быстро промелькнул и исчез. Человека этого князь не мог разглядеть ясно
и, конечно, никак бы не мог сказать наверно: кто он таков? К тому же тут
так много могло проходить людей; тут была гостиница, и беспрерывно
проходили и пробегали в коридоры и обратно. Но он вдруг почувствовал
самое полное и неотразимое убеждение, что он этого человека узнал и что
этот человек непременно Рогожин. Мгновение спустя князь бросился вслед
за ним на лестницу. Сердце его замерло. «Сейчас всё разрешится!» – с
странным убеждением проговорил он про себя.
Лестница, на которую князь вбежал из-под ворот, вела в коридоры
первого и второго этажей, по которым и были расположены номера
гостиницы. Эта лестница, как во всех давно строенных домах, была
каменная, темная, узкая и вилась около толстого каменного столба. На
первой забежной площадке, в этом столбе оказалось углубление, вроде
ниши, не более одного шага ширины и в полшага глубины. Человек, однако
же, мог бы тут поместиться. Как ни было темно, но, взбежав на площадку,
князь тотчас же различил, что тут, в этой нише, прячется зачем-то человек.
Князю вдруг захотелось пройти мимо и не глядеть направо. Он ступил уже
один шаг, но не выдержал и обернулся.
Два давешних глаза,
Достарыңызбен бөлісу: | 
