Бегущий за ветром

—  Таксисты  в  этом  городе  —  народ  ушлый.  —  Его  английский  был
безупречен. — Почуют иностранца — сразу сдерут втридорога.
И  вот  Омар  у  нас  в  номере,  источает  улыбки  и  извинения,  сопит  и
потеет.
Стоило  ему  полезть  в  портфель  за  блокнотом,  как  на  мою  кровать
высыпалась целая куча бумаг. Число просьб о прощении удесятерилось.
Одним  глазом  Сохраб  смотрел  на  телеэкран  (звук  был  выключен),
другим — на адвоката. Я сказал мальчику утром, что к нам придет юрист, и
Сохраб  не  стал  задавать  лишних  вопросов,  только  кивнул  и  прилип  к
телевизору.
— Вот он. — Желтый блокнот в руках у Фейсала. — Надеюсь, мои дети
унаследуют организационные способности матери. Извините, наверное, вы
не это хотели услышать от перспективного адвоката. Ха-ха-ха.
— Реймонд Эндрюс очень высокого мнения о вас.
—  Мистер  Эндрюс.  Да,  да.  Достойнейший  человек.  Позвонил  мне  и
рассказал про вас.
— Неужели?
— Да, да.
— Значит, положение, в котором я оказался, вам известно.
Фейсал смахнул с верхней губы капельки пота.
— Мне известна версия мистера Эндрюса.
С застенчивой улыбкой он повернулся к Сохрабу и произнес на фарси:
— А это, наверное, юноша, из-за которого весь сыр-бор.
— Разрешите представить вам Сохраба, — сказал я. — А это господин
Фейсал, адвокат, о котором я тебе говорил.
Сохраб соскользнул с кровати и пожал Омару руку.
— Салям алейкум, — произнес он тоненьким голоском.
—  Алейкум  салям,  Сохраб.  А  ты  знаешь,  что  тебя  назвали  в  честь
великого воина?
Сохраб  молча  кивнул,  вернулся  на  свою  кровать  и  лег  на  бок,  не
отрывая глаз от телевизора.
—  Я  и  не  знал,  что  вы  так  хорошо  говорите  на  фарси,  —  сказал  я  по-
английски. — Ваше детство прошло в Кабуле?
— Родился я в Карачи, но долгие годы жил в Кабуле. Шаринау, рядом с
мечетью  Хаджи  Якуба.  А  вырос  я  в  Беркли.  В  конце  шестидесятых  отец
открыл  там  музыкальный  магазин.  Свободная  любовь,  банданы,  мини-
юбки, все такое. — Он наклонился ко мне поближе: — Я был в Вудстоке.
— Кайф, — сказал я.
Адвокат так смеялся, что опять весь вспотел.

—  За  исключением  нескольких  мелочей,  я  представил  мистеру
Эндрюсу  верную  картину,  —  продолжал  я.  —  Вас  я  ознакомлю  с  ее
полным вариантом, без цензурных изъятий.
Фейсал  лизнул  палец,  открыл  в  блокноте  чистую  страницу  и  снял  с
ручки колпачок.
—  Очень  вам  буду  признателен.  Давайте  с  этого  момента  говорить
только по-английски.
— Согласен.
И  я  рассказал  ему  обо  всем.  О  встрече  с  Рахим-ханом,  о  дороге  до
Кабула, о приюте, о публичном побивании камнями на стадионе «Гази».
— Господи, — прошептал он. — У меня такие милые воспоминания о
Кабуле. Трудно поверить, что там сейчас творятся такие ужасы.
— А вы давно там были?
— Порядочно.
— Ничего общего с Беркли, должен заметить.
— Продолжайте.
Рассказ  мой  перешел  на  поединок  с  Асефом.  Я  рассказал  о  Сохрабе,
рогатке,  бегстве  в  Пакистан.  Когда  я  закончил,  Фейсал  что-то  записал,
глубоко вздохнул и мрачно посмотрел на меня.
— Вам предстоит жестокая битва, Амир.
— И у меня есть надежда на победу?
Фейсал спрятал ручку.
—  Боюсь,  вы  уже  слышали  это  от  Реймонда  Эндрюса.  Победа  крайне
маловероятна. Хотя в принципе возможна.
И куда пропала вся его веселость?
—  Значит,  беспризорникам  вроде  Сохраба  никогда  не  обрести  семью?
Эти ваши предписания и законоуложения просто бесчеловечны!
— Плетью обуха не перешибешь, Амир. И против фактов не попрешь.
А  факты  таковы:  текущее  иммиграционное  законодательство,  требования
агентств  по  усыновлению  и  политическая  ситуация  в  Афганистане  не  в
вашу пользу.
—  Непостижимо.  —  Меня  душила  злость.  —  То  есть  все  как  раз
предельно ясно. Но все равно это выше моего понимания.
Омар нахмурил лоб.
—  К  последствиям  любого  бедствия  —  а  Талибан  куда  хуже
землетрясения,  уж  вы  мне  поверьте,  Амир,  —  можно  отнести
практическую  невозможность  доказать,  что  тот  или  иной  ребенок  остался
сиротой.  Разберись,  поди,  может,  у  этого  конкретного  мальчика  родители
живы и просто бросили его из-за невозможности прокормить. Или, может,

он  в  одном  лагере  беженцев,  а  папа  с  мамой  —  в  другом.  С  этим
сталкиваешься  на  каждом  шагу.  Так  что  иммиграционная  служба  визу  не
выдаст,  пока  официально  не  будет  доказано,  что  ребенок  подпадает  под
определение  «сирота».  Как  ни  нелепо,  вам  необходимо  представить
свидетельства о смерти.
— И кто мне их в Афганистане даст?
—  Более  того.  Даже  если  доказано,  что  родители  погибли,  Служба
иммиграции  придерживается  мнения,  что  пусть  уж  лучше  ребенка
усыновят  в  его  родной  стране.  Хотя  бы  право  наследования  останется  за
ним.
—  Что  наследовать-то?  —  воскликнул  я.  —  Талибы  подмели  все
подчистую.  Вы  видели,  что  они  сделали  с  гигантскими  статуями  Будды  в
Бамиане?
—  Простите,  Амир,  я  излагаю  точку  зрения  официального  органа.  —
Фейсал посмотрел на Сохраба и улыбнулся. — Ребенка можно усыновить
только  согласно  законодательству  его  страны.  И  если  в  стране  смута,  как
сейчас в Афганистане, властям не до приемных родителей с их бедами.
Я вдохнул и протер глаза. Мигрень начиналась сразу же за веками.
—  Предположим  даже,  что  случилось  чудо  и  ваше  дело  официально
рассмотрят афганские чиновники. — Омар скрестил руки на выступающем
животике. — Скорее всего, последует отказ. Мусульманские страны, даже
маленькие,  не  любят  отдавать  своих  детей  за  границу.  Ведь  шариат  в
большинстве из них не признает усыновлений.
— По-вашему, мне не стоит связываться с этим делом?
—  Я  вырос  в  США,  Амир.  Америка  меня  научила:  отступать,  не
ввязавшись в битву, значит обосраться. Но как юрист я обязан представить
вам  факты.  А  они  подсказывают  мне  еще  вот  что:  ни  одно  агентство  не
пошлет  своего  представителя  в  Афганистан  для  оценки  условий  жизни
ребенка.
Сохраб сидел на кровати, подтянув колени к подбородку (любимая поза
Хасана), и исподтишка наблюдал за нами.
— Я его дядя, это принимается в расчет?
—  Если  есть  доказательства.  Соответствующие  документы  или
свидетели.
— Документов нет, — утомленно произнес я. — Сохраб узнал обо всем
от  меня,  да  и  сам  я  до  недавнего  времени  пребывал  в  неведении.  У  меня
только один свидетель, да и тот, возможно, уже умер.
— М-да.
— Омар, у меня есть какие-то варианты?

— Говоря откровенно, очень мало.
— Так что же мне делать, ради всего святого?
Фейсал  набрал  воздуху  в  грудь,  постучал  авторучкой  по  подбородку.
Выдохнул.
— Вы можете подать заявление на усыновление и надеяться на лучшее.
Вы можете попытаться усыновить ребенка по его собственному желанию.
Для этого вам придется прожить вместе с Сохрабом в Пакистане два года,
день  в  день.  Вы  можете  попросить  политического  убежища  от  его  имени.
Процедура  длительная,  и  вам  придется  доказывать  факт  политического
преследования.  Вы  можете  подать  просьбу  о  выдаче  гуманитарной  визы.
Вопрос этот в компетенции Генерального прокурора, и ее не всем дают. —
Адвокат  помолчал.  —  Есть  и  еще  вариант,  для  вас,  пожалуй,  самый
выгодный.
— Говорите же!
— Вы можете отдать мальчика в детский дом здесь, а потом обратиться
с просьбой об усыновлении. Пока суд да дело, все эти формы «Ай-600» и
обстоятельства семейной жизни, он будет в безопасности.
— Что еще за формы?
— Простите. Форма «Ай-600» — стандартная процедура анкетирования
Службы  иммиграции.  Обстоятельства  семейной  жизни  изучает  агентство
по  усыновлению.  Надо  же  убедиться,  что  вы  с  женой  —  не  буйные
сумасшедшие.
— Но я обещал Сохрабу никогда больше не отдавать его в детский дом!
— Как я сказал, этот вариант для вас самый подходящий.
Мы поговорили еще немного, и я проводил его до машины.
Солнце  садилось.  Старый  «фольксваген»-жук  просел  под  тяжестью
толстяка-юриста. Фейсал опустил стекло и окликнул меня.
— Да? — Я подошел поближе.
— Вы подумайте хорошенько. Если действовать, то только так.
Как жалко, что рядом со мной нет Сораи!
Когда  я  вернулся  в  номер,  телевизор  был  выключен.  Я  опустился  на
свою кровать и попросил Сохраба сесть рядом.
— Господин Фейсал считает, что у меня есть возможность забрать тебя
с собой в Америку.
—  Правда?  —  Сохраб  слабо  улыбнулся,  впервые  за  все  дни,  что  мы
провели вместе. — Когда едем?
—  В  этом-то  все  и  дело.  Придется  немного  потерпеть.  Но  с  его
помощью мы добьемся своего.

Я  погладил  мальчика  по  голове.  С  улицы  донесся  слабый  призыв
муэдзина.
— Сколько потерпеть? — спросил Сохраб.
— Не знаю. Какое-то время.
Сохраб повел плечами. Улыбка его сделалась шире.
— Ничего. Можно и подождать. Это как кислые яблоки.
— Яблоки?
— Однажды, совсем маленький, я забрался на яблоню и наелся зеленых
яблок.  У  меня  разболелся  живот,  его  раздуло  как  барабан.  Мама  сказала,
что если бы я подождал, пока яблоки созреют, живот бы не прихватило. И
теперь, когда мне очень хочется чего-то, я всегда вспоминаю ее слова.
—  Зеленые  яблоки,  —  пробормотал  я.  —  Ты  умница,  Сохраб-джан.
Такой разумный мальчик мне еще не попадался.
У Сохраба даже уши покраснели от похвалы.
—  И  ты  возьмешь  меня  на  красный  мост,  который  часто  окутан
туманом?
— Обязательно возьму.
— И мы поедем по крутым улицам, где из машины видно только капот
и небо?
— Проедемся по всем до единой. — Я постарался сморгнуть слезы.
— А английский язык трудный?
— Через год ты будешь говорить так же свободно, как на фарси.
— Правда?
— Да. — Я взял его за подбородок и повернул лицом к себе. — Только
вот что, Сохраб…
— Что?
— Господин Фейсал считает, что нам будет проще уехать, если… если
ты согласишься некоторое время побыть в детском доме.
— В детском доме? — Улыбка исчезла у него с лица. — В приюте?
— Совсем недолго.
— Нет. Ни за что. Прошу тебя.
— Сохраб, это правда будет недолго. Даю слово.
—  Ты  обещал  мне,  что  никогда  не  отдашь  меня  в  такое  место,  Амир-
ага. — Голос у Сохраба пресекся, по щекам потекли слезы.
Хорошо же я выгляжу в глазах мальчика!
— Это же Исламабад, не Кабул. Здесь все будет совсем по-другому. Я
буду  часто  навещать  тебя.  Время  пролетит  быстро.  Очень  скоро  я  заберу
тебя оттуда, и мы улетим в Америку.
— Нет! Нет! Только не в приют! Я боюсь! Там меня будут обижать!

— Тебя никто больше не обидит. Никогда и нигде.
—  Это  неправда!  Они  всегда  говорят:  «Мы  не  сделаем  тебе  ничего
плохого!» И всегда врут! Ради Аллаха, не отдавай меня в приют!
Я смахнул слезы у него со щеки и мягко сказал:
— Яблоки, помнишь? Это как кислые яблоки.
—  Ничего  подобного!  Это  место  совсем  не  такое!  Только  не  в  приют!
Умоляю тебя!
— Ш-ш-ш-ш. — Я прижал к себе дрожащее маленькое тельце. — Ш-ш-
ш-ш.  Все  будет  хорошо.  Мы  вместе  вернемся  домой.  Вот  увидишь,  все
будет хорошо.
—  Обещай,  что  не  отдашь  меня  туда!  Ради  Аллаха,  Амир-ага!  Дай
слово! — В сдавленном голосе Сохраба сквозил ужас.
Дать  слово  и  нарушить?  Я  крепко  обнял  мальчика  и  принялся
укачивать.  Через  некоторое  время  он  затих,  слезы  высохли,  дрожь
прекратилась.  Немного  погодя  Сохраб  мирно  засопел,  тело  его  обмякло.

жүктеу 1,45 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: