Бегущий за ветром

своей шкуре познали, что такое муки совести.
Невозможно  описать  всю  глубину  и  беспросветность  моего
отчаяния,  когда  до  меня  дошла  весть  о  его  кончине.  Я  любил  его  как
друга  и  как  прекрасного  человека.  Хочу,  чтобы  ты  понял:  в  своем
раскаянии  отец  совершил  массу  добрых  дел.  Он  щедро  раздавал
милостыню,  построил  приют,  помогал  друзьям  деньгами…  Порой  мне
кажется, что всем этим он старался искупить свой грех, и преуспел в
этом.
Знаю, Бог милостив. Он простит и твоего отца, и меня, и тебя. Так
прости же и ты — отца, если сможешь, меня, если захочешь. Но самое
главное, прости себя самого.
Тебе  понадобятся  деньги,  воспользуйся  моими.  Это  почти  все,  что
осталось от моего богатства. На покрытие расходов должно хватить.
Они  в  ячейке  одного  пешаварского  банка,  Фарид  знает  какого.  Ключ
прилагаю.
Что  до  меня,  то  мне  пора.  Время  не  ждет.  Хочу  провести  свои
последние  дни  в  одиночестве.  Не  ищи  меня.  Это  моя  последняя  к  тебе
просьба.
Да пребудет с тобой Господь.
Твой друг навеки,
Рахим.
Я  вытер  глаза  рукавом  больничного  халата,  сложил  письмо  и  спрятал
под тюфяк.
Амир,  законный  сын,  наследник  всего  нажитого,  в  том  числе  и
неискупленных  грехов.  Наверное,  поэтому  в  Америке  мы  с  отцом
сблизились.  Ведь  такая  перемена.  Толкучка,  низкооплачиваемая  работа,
грязноватая квартира — американский вариант саманной хижины… Сына-
барчука и сына-слуги больше не было, и это примирило Бабу со мной.
Оба вы на своей шкуре познали, что такое муки совести. Может быть.
И  на  мне,  и  на  отце  лежал  грех  предательства.  Только  я-то  не  совершил
ничего, чтобы свой грех искупить, только усугубил его. Не бессонницу же
считать искуплением.
Какие добрые дела числятся за мной?
Когда появилась медсестра — не Айша, другая, рыжая, только вот имя
вылетело из головы, — я попросил ее вколоть мне морфий.
На следующее утро трубку у меня из груди вынули. Арманд разрешил
жидкую  пищу,  и  Айша  поставила  на  тумбочку  стаканчик  с  яблочным

соком.  Я  попросил  ее  принести  зеркало.  Она  сдвинула  на  лоб  свои
бифокальные очки и отдернула занавеску. Палату залил солнечный свет.
— Только помните, — предупредила меня Айша, — через пару дней вы
будете выглядеть куда лучше. Мой зять в прошлом году попал в аварию и
проехался  лицом  по  асфальту.  Оно  у  него  стало  синее  как  баклажан.  А
сейчас все вернулось в норму, прямо кинозвезда Лолливуда.
[45]
Ее  заверения  не  достигли  цели.  Как  только  я  взглянул  в  зеркало,  меня
пробрала дрожь. Зрелище было такое, будто кто-то взял насос и постарался
закачать мне под кожу побольше воздуха. Одни глаза-щелки чего стоят. А
рот-то,  рот!  Просто  какой-то  раздувшийся  кукиш.  Все  красно-синее,  на
левой щеке, у подбородка и на лбу швы, нитки… Я попробовал улыбнуться
и чуть не завопил от боли.
Старик  со  сломанной  ногой  сказал  что-то  на  урду.  В  ответ  я  покачал
головой. Старик похлопал себя по щекам и усмехнулся беззубой улыбкой.
— Очень хорошо, — сказал он по-английски. — Иншалла.
— Спасибо, — прошептал я и попросил забрать зеркало.
Пришли  Фарид  и  Сохраб.  Мальчик  сел  на  табурет  и  оперся  лбом  о
спинку кровати.
—  Знаешь,  чем  быстрее  мы  отсюда  исчезнем,  тем  лучше,  —  начал
Фарид.
— Доктор Фаруки говорит…
— Я не про госпиталь. Я про Пешавар.
— А в чем причина?
—  Рано  или  поздно  до  тебя  доберутся.  —  Фарид  понизил  голос:  —  У
талибов здесь много друзей. Они будут тебя искать.
—  Похоже,  уже  нашли,  —  пробормотал  я  и  вспомнил  вчерашнего
человека в коричневом, который зашел в палату и долго смотрел на меня.
Фарид наклонился поближе:
—  Как  только  начнешь  ходить,  увезу  тебя  в  Исламабад.  Там  тоже  не
очень  безопасно,  как  и  всюду  в  Пакистане,  но  все  лучше,  чем  здесь.  По
крайней мере, выиграешь время.
—  Фарид,  ты  же  сам  в  опасности.  Может,  тебе  не  стоит  возиться  со
мной? У тебя ведь семья.
Он только усмехнулся:
— Я не работаю даром. Ты заплатишь за мой труд.
— Еще бы нет!
Я  опять  попробовал  улыбнуться.  По  подбородку  потекла  струйка
крови.
— Окажи мне услугу.

— Для тебя хоть тысячу раз подряд.
Тут из глаз у меня полились слезы. Соленые, едкие. Всхлипывать было
ужасно больно.
— Ты что? — забеспокоился Фарид.
Я  прикрыл  лицо  рукой.  Вся  палата  уставилась  на  меня.  Напрягшись
всем телом, я сдержал рыдания.
Навалилась свинцовая усталость.
— Извини, — пробормотал я.
Какое мрачное у Сохраба лицо!
— Рахим-хан сказал, они живут в Пешаваре, — выговорил я.
—  Запиши  их  имена,  —  предложил  Фарид,  не  отрывая  от  меня
встревоженных глаз.
«Джон и Бетти Колдуэлл», — нацарапал я на клочке туалетной бумаги.
Фарид спрятал бумажку в карман.
—  Срочно  разыщу  их.  —  И  Сохрабу:  —  Вечером  я  тебя  заберу.
Постарайся не очень надоедать Амир-джану.
Штук  шесть  голубей,  сгрудившись,  клевали  крошки  за  окном.  Сохраб
не отрывал от птиц глаз.
В  среднем  ящике  тумбочки  я  обнаружил  старый  номер  «Нэшнл
джиографик», огрызок карандаша и щербатую гребенку. Лицо заливал пот,
но усилия мои не прошли даром: в дальнем углу ящика я нащупал колоду
карт.
Пересчитал. Все карты налицо.
—  Хочешь  сыграть?  —  спросил  я  у  Сохраба,  не  особенно  надеясь  на
ответ.
— Я только в панджпар умею.
Ответил все-таки.
—  Мне  тебя  жалко.  Я  большой  мастер  панджпара.  Мировая
знаменитость.
Сохраб  отошел  от  окна  и  сел  на  табурет  рядом  с  моей  койкой.  Я  сдал
ему пять карт.
—  В  твои  годы  мы  с  твоим  отцом  частенько  играли  в  эту  игру.
Особенно  зимой,  когда  шел  снег  и  на  улицу  было  не  выйти.  Мы
просиживали за картами до самого заката.
Он  зашел  и  взял  карту  из  колоды.  Пока  Сохраб  обдумывал  ход,  я
украдкой  наблюдал  за  ним.  Во  многом  он  был  вылитый  отец,  так  же
держал карты двумя руками, так же щурился, так же старался не смотреть
партнеру в глаза.

Игра  шла  в  молчании.  Первую  игру  я  выиграл,  вторую  отдал  ему.  В
следующих пяти по-честному победил Сохраб.
—  Ты  играешь  так  же  здорово,  как  твой  отец,  может,  даже  лучше,  —
похвалил  я  мальчика.  —  Иногда  я  у  него  выигрывал,  но,  по-моему,  он
поддавался.
Помолчали.
— У нас с твоим отцом была одна кормилица, — сказал я неожиданно.
— Я знаю.
— А что еще… он рассказывал про нас?
— Говорил, ты был его самый лучший друг.
Я вертел в руках бубнового валета.
— Не такой уж хороший друг из меня вышел. Лучше мне подружиться
с тобой. Тебе бы я стал настоящим другом. Что скажешь?
Я  хотел  положить  руку  Сохрабу  на  плечо.  Он  отодвинулся  вместе  с
табуретом, бросил карты на кровать, вскочил и подошел к окну.
Закат окрашивал безоблачное небо в алые и пурпурные тона. С улицы
доносились  вопли  осла,  автомобильные  гудки,  свистки  полицейского.
Спрятав кулачки под мышками, Сохраб прижался лбом к стеклу.
Айша  привела  медбрата,  чтобы  тот  помог  мне  сделать  первые  шаги.
Опираясь одной рукой на стойку капельницы (она на колесиках), а другой
ухватившись  за  плечо  подручного,  я,  обливаясь  потом,  сделал  по  палате
один  круг.  Это  заняло  у  меня  минут  десять.  Потом  пришлось  лечь  —
разболелся разрезанный живот и заколотилось сердце.
Где ты, Сорая, любимая моя жена?
Большую  часть  следующего  дня  мы  с  Сохрабом  в  молчании  играли  в
панджпар. Время от времени я вставал с кровати и ковылял по палате, пару
раз выходил в туалет. А так карты и карты.
Ночью  мне  приснилось,  что  в  дверях  палаты  стоит  Асеф  с  медным
шариком в глазнице. «Ты такой же, как я, — объявил мне Асеф. — У вас с
ним была одна кормилица, но ты мой близнец».
Назавтра я сказал Арманду, что собираюсь покинуть госпиталь.
— Для выписки еще слишком рано, — заволновался тот. Вместо халата
на  нем  были  синий  пиджак  и  желтый  галстук,  волосы  лоснились  от
бриолина. — Вам еще не отменили внутривенные антибиотики и…
— Мне надо торопиться, — решительно произнес я. — Спасибо за все,
что вы для меня сделали, но мне пора.
— Куда отправитесь? — спросил Арманд.

— Не скажу.
— Вы же еле ходите.
—  Я  уже  могу  дойти  до  конца  коридора  и  обратно,  —  возразил  я.  —
Справлюсь.
План у меня был такой: выписаться, забрать из банка деньги, оплатить
больничные счета, отвезти Сохраба в детский дом к Колдуэллам и уехать в
Исламабад. Там можно будет отдохнуть пару дней перед отлетом домой.
План как план. А тут Фарид.
Раннее утро.
— Твоих друзей, этих самых Бетти и Джона Колдуэлл, в Пешаваре нет.
Я  уже  сидел  на  кровати  при  полном  параде.  На  то,  чтобы  натянуть
пирхан-тюмбан, у меня ушло целых десять минут. Подниму руку — болит
грудь.  Опущу  руку  —  болит  живот.  Нагнусь  —  болит  все  тело.  С  грехом
пополам попихал скарб в бумажный пакет. Но, как бы там ни было, Фарида
я встретил во всеоружии.
Сохраб сел рядом со мной.
— С чего начнем? — осведомился я.
Фарид только головой покачал:
— Ты что, не понял? Колдуэллов в Пешаваре нет. И не было никогда.
Так мне сказали в американском консульстве. Правда, может, они в каком
другом городе.
Сохраб рядом со мной перелистывал страницы «Нэшнл джиографик».
Мы  забрали  деньги  из  банка.  Пузатый  менеджер  с  мокрыми  пятнами
под  мышками  источал  улыбки  и  заверял,  что  вся  сумма  в  целости  и
сохранности.
—  Никто  и  близко  к  деньгам  не  приближался,  —  качал  он  в  воздухе
указательным пальцем. Ну совсем как Арманд.
Мотаться  по  Пешавару  с  такой  кучей  денег  в  пакете  —  предприятие
весьма  рискованное.  Да  тут  еще  в  каждом  бородаче  я  видел  наемного
убийцу, подосланного Асефом. Как назло, бородатых по дороге попадалось
хоть пруд пруди. И каждый выпучивал на меня глаза.
—  А  с  ним  что  будем  делать?  —  спросил  Фарид,  когда  мы  медленно
шли от бухгалтерии госпиталя к машине.
Сохраб сидел на заднем сиденье «тойоты» и бездумно смотрел в окно.
Стекла были опущены.
— Ему нельзя оставаться в Пешаваре, — пропыхтел я.
—  Никак  нельзя,  Амир-ага.  —  Фарид  уловил  в  моих  словах  скрытый
вопрос. — Ничем не могу…

— Ладно, Фарид. — Я таки вымучил улыбку. — У тебя и так семья на
шее.
Уличная собака подошла к машине и встала на задние лапы, передними
опершись о дверь и виляя хвостом. Сохраб погладил пса.
— Мальчик едет с нами в Исламабад, — решительно сказал я.
Езды до Исламабада было часа четыре. Почти всю дорогу я проспал. В
голове беспорядочно мелькали разноцветные картинки. Вот Баба маринует
баранину  на  мой  тринадцатый  день  рождения.  Вот  я  и  Сорая  вместе,
восходит  солнце,  в  ушах  звенят  отголоски  свадебной  музыки,  ее
выкрашенные  хной  пальцы  лежат  в  моей  руке.  Вот  мы  с  Хасаном  на
земляничном  поле  в  Джелалабаде,  хозяин  сказал  Бабе,  мы  можем  есть
сколько влезет, только пусть заплатит за четыре килограмма (потом у нас
болели  животы).  Вот  капельки  крови  на  снегу  —  какая  у  Хасана  темная
кровь,  почти  черная!  Кровь  —  могучая  сила,  бачем.  Вот  Хала  Джамиля
похлопывает Сораю по коленке. Все в руках Господа, бачем. Может быть,

жүктеу 1,45 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: