– Согласитесь, что и вам приятно было прочесть.
маленький ребенок, Лизавета Прокофьевна!
– Что ты от меня пощечину, что ли, получить наконец намерен?
– Нет, совсем не намерен. А потому что вы рады записке, а скрываете
это. Чего вы стыдитесь чувств ваших? Ведь это у вас во всем.
– Шагу теперь не смей ступить ко мне, – вскочила Лизавета
Прокофьевна, побледнев от гнева, – чтоб и духу твоего у меня теперь с этой
поры не было никогда!
– А чрез три дня сами придете и позовете к себе… Ну как вам не
стыдно? Это ваши лучшие чувства, чего вы стыдитесь их? Ведь только
сами себя мучаете.
– Умру – не позову никогда! Имя твое позабуду! Позабыла!!
Она бросилась вон от князя.
– Мне и без вас уже запрещено ходить к вам, – крикнул князь ей вслед.
– Что-о? Кто тебе запретил?
Она мигом обернулась, точно ее укололи иголкой. Князь заколебался
было ответить; он почувствовал, что нечаянно, но сильно проговорился.
– Кто запрещал тебе? – неистово крикнула Лизавета Прокофьевна.
– Аглая Ивановна запрещает…
– Когда? Да го-во-ри же!!!
– Давеча утром прислала, чтоб я никогда не смел к вам ходить.
Лизавета Прокофьевна стояла как остолбенелая, но она соображала.
– Что прислала? Кого прислала? Чрез мальчишку? На словах? –
воскликнула она вдруг опять.
– Я записку получил, – сказал князь.
– Где? Давай! Сейчас!
Князь подумал с минуту, однако же вынул из жилетного кармана
небрежный клочок бумаги, на котором было написано:
«Князь Лев Николаевич! Если, после всего, что было, вы
намерены удивить меня посещением нашей дачи, то меня,
будьте уверены, не найдете в числе обрадованных.
Аглая Епанчина».
Лизавета Прокофьевна обдумывала с минуту; потом вдруг бросилась к
князю, схватила его за руку и потащила за собой.
– Сейчас! Иди! Нарочно сейчас, сию минуту! – вскричала она в
припадке необычайного волнения и нетерпения.
– Но ведь вы меня подвергаете…
– Чему? Невинный простофиля! Точно даже и не мужчина! Ну, теперь
я сама всё увижу, своими глазами…
– Да шляпу-то по крайней мере захватить дайте…
– Вот твоя мерзкая шляпенка, идем! Фасону даже не умел со вкусом
выбрать!.. Это она… это она после давешнего… это с горячки, – бормотала
Лизавета Прокофьевна, таща за собой князя и ни на минуту не выпуская
его руки, – давеча я за тебя заступилась, сказала вслух, что дурак, потому
что не идешь… иначе не написала бы такую бестолковую записку!
Неприличную записку! Неприличную благородной, воспитанной, умной,
умной девушке!.. Гм, – продолжала она, – уж конечно, самой досадно было,
что ты не идешь, только не рассчитала, что так к идиоту писать нельзя,
потому что буквально примет, как и вышло. Ты чего подслушиваешь? –
крикнула она, спохватившись, что проговорилась. – Ей шута надо такого,
как ты, давно не видала, вот она зачем тебя просит! И я рада, рада, что она
теперь тебя на зубок подымет! Того ты и стоишь. А она умеет, о, как она
умеет!..