Бегущий за ветром

теплым одеялом, с раскрытой книгой у изголовья? Наверное, это сон. Вот
проснусь  утром,  выгляну  в  окошко,  а  там  все  как  раньше.  Ни  угрюмых
советских  солдат,  патрулирующих  улицы,  ни  грохочущих  танков,  ни
бронетранспортеров  с  пулеметами,  наставленными  прямо  на  тебя,  словно
обвиняющий перст, ни разрушений, ни комендантского часа…
Перекуривая  на  обочине,  Карим  уверял  Бабу,  что  в  Джелалабаде  все
пойдет  как  по  маслу:  у  его  брата  отличный  большой  грузовик,  дорога  в
Пешавар знакома брату как свои пять пальцев, отношения с советскими и
афганскими
солдатами
на
пропускных
пунктах
налажены
«на
взаимовыгодной основе»… Нет, это не сон. Как бы в доказательство этого
над нами на низкой высоте, сотрясая окрестности, промчался МиГ. Карим
вытащил из-за пояса пистолет и прицелился в небо, выкрикивая проклятия
вдогонку самолету.
Интересно, что с Хасаном?
И тут меня вырвало.
Через двадцать минут мы стояли у блокпоста в Махипаре. Не выключая
двигатель,  наш  шофер  спрыгнул  на  землю  и  зашагал  навстречу
приближающимся  голосам.  Хрустел  гравий.  Послышались  негромкие
слова, щелкнула зажигалка. Русское «спасибо».
Еще  щелчок.  Кто-то  громко  расхохотался,  я  даже  подпрыгнул  от
неожиданности.  Рука  Бабы  стиснула  мне  бедро.  Смеющийся  затянул
старинную  афганскую  свадебную  песню,  пьяный  голос  произносил  слова
со страшным русским акцентом:
Аэста боро, Маэман, аэста боро.
Не торопись, красавица-луна, не торопись.
По  асфальту  зашаркали  подкованные  сапоги.  Брезент  в  задней  части
кузова  поехал  в  сторону,  и  в  машину  заглянули  три  человека  —  Карим  и
два  солдата,  афганец  и  брыластый  русский  с  сигаретой  в  углу
ухмыляющегося  рта.  За  их  спинами  в  небе  желтела  луна.  Карим  и
афганский  солдат  обменялись  короткими  репликами  на  пушту.  Общий
смысл  я  уловил  —  что-то  насчет  того,  как  не  повезло  Тоору.  Русский
напевал свадебную песню, барабанил пальцами по борту грузовика, шарил
взглядом  по  лицам  людей.  Даже  в  темноте  было  заметно,  какие
остекленевшие у него глаза. Несмотря на холод, пот заструился у меня по
спине.
Русский уставился на молодую женщину в черном платке и сказал что-
то  Кариму.  Тот  огрызнулся  в  ответ.  В  карканье  русского  прозвучала

настойчивость. Вмешался афганский солдат, тон у него был увещевающий.
Но стоило русскому рявкнуть на них, как они оба замолчали.
Я  почувствовал,  как  у  отца,  сидящего  рядом  со  мной,  напряглось  все
тело.
Карим откашлялся, потряс головой и сказал, что солдат хочет провести
полчаса с дамой из грузовика.
Женщина  надвинула  на  лицо  платок.  Из  глаз  ее  полились  слезы.
Младенец  на  руках  у  мужа  заплакал.  Смертельно  бледный  муж  попросил
Карима перевести «мистеру-сагибу» солдату, чтобы он сжалился над ними,
подумал  о  своей  матери  или  сестре.  А  может,  у  «мистера-сагиба»  есть
жена?
Русский выслушал Карима и что-то прорычал.
—  Считайте  это  платой  за  проезд,  —  перевел  Карим,  старательно
отводя глаза в сторону.
— Мы уже раз заплатили, — упорствовал муж. — И недешево.
Русский и Карим переговорили.
— Он сказал, всякая стоимость облагается налогом.
Вот тут-то поднялся со своего места Баба. Пришла моя очередь хватать
его за ногу, но Баба резким движением высвободился.
Могучая фигура отца заслоняла луну.
— Я хочу его кое о чем спросить, — сказал Баба Кариму, не сводя при
этом глаз с русского. — Стыд у него есть?
Карим что-то пролепетал, русский ответил.
— Он говорит, сейчас война. Какой может быть стыд?
—  Скажи  ему,  что  он  ошибается.  На  войне  обязательно  надо  быть
порядочным. Куда более порядочным, чем в мирное время.

жүктеу 1,45 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: