[]

239 
 
Впитав по капле… [6, 109], 
...с архивами кассета 
Размотана и спутана уже… [6, 116], 
Упал колосс на глиняных ногах  [6, 117], 
…и в старое пальто 
Не втиснуть плечи, тело уж не то 
 /словообраз «пальто» работает в заданной семантике гоголевской шинели/ [6, 117]. 
Рассуждая  о  современных  информационных  способах  запечатления  истории,  автор 
откровенно иронизирует: 
Есть новенький журнал о знаменитых, 
Там рассуждают, кто во что горазд. 
Читая, пропускаю через сито 
Туманный «плюрализм»… [6, 118]. 
Но  в  цикле  Р.Жумановой  есть  интересная  метафора  памятника  –  «точка  икс», 
определяющая отношение героини к заданной идее текста: 
Непараллельные прямые в точке икс 
Скрестились, мой загадочный кумир, 
И в прорубь головой с идеей фикс  
Бросаюсь… [6, 109]. 
Целомудренно-бережное  отношение  к  памяти  о  Ш.Уалиханове  позволяет  лирической 
героине не  упираться в камень изваяния, а  увидеть за неодушевленностью вещества статуи 
Другое живое бытие: 
Ты рядом… [6, 109], 
Хрупкую судьбу / впитав… [6, 109], 
Красив как бог [6, 109], 
Принц крови… [6, 110]. 
Вместо  «гирлянд  каменных  подруг»,  «затвердевших  седин  мыслителей,  письменников» 
И.Бродского  –  очень  личное,  вочеловеченное  восприятие  своего  «загадочного  кумира». 
Анахронизм фразы: 
Он – рыцарь мой, я – дама сердца в башне [6, 108], 
соотносящий культурно-философский код «Стихов о Прекрасной даме» А.Блока с образами 
и  представлениями  самой  героини  цикла,  задает  глубоко  личные,  невыразимые  и 
необобщаемые параметры восприятия исторической личности. 
Художественное  наполнение  заключительного  образа  тропы  также  коррелирует  со 
словообразом памятника: 
Кричу в бездонный времени каньон: 
«Не порастет тропа твоя быльём, 
Гори бессмертно в небесах Звездой Востока!» [6, 121]. 
Нетрудно  заметить,  что  эта  «тропа»  не  совсем  пушкинская.  Если  поэт  ХIХ  века 
выражал абсолютную уверенность, что к им воздвигнутому памятнику не зарастет народная 
тропа,  то  тропа  Ш.Уалиханова  вопреки  «быльЮ»  (тому,  что  протекало вне  его  внутренней 
жизни  или  тому,  что  было  приписано-отнято  у  него  после  смерти?)  сама  вьется  к 
таинственной  цели,  к  той  самой  блоковской  «башне».  Так  снимается  помпезная 
величественность темы поэта и поэзии, образ памятника выведен за пределы его морально и 
физически ограниченного измерения: 
Гори бессмертно в небесах Звездой Востока! [6, 121]. 
На  генетическую  взаимосвязь  «Двадцати  сонетов»  Р.Жумановой  с  "сонетным" 
контекстом 
И.Бродского 
указывают 
реминисценции. 
Богатый 
аллюзивный 
и 
реминисцентный  материал  в  «Двадцати  сонетах  к  Шокану  Уалиханову»  Р.Жумановой 
работает  в  жанровости  лирического  цикла,  принимая  на  себя  функции  лейтмотивов  и 
усиливая  на  каждом  новом  витке  поэтического  повествования  авторскую  мысль. 
Реминисценции  и  аллюзии  из  классики  ХIХ  века  (на  пушкинскую  Татьяну,  блоковскую 

240 
 
Прекрасную  Даму,  некрасовскую  музу,  романтический  образ  Пророка),  из  детского 
песенного  репертуара  ХХ  столетия  («Прекрасное  далеко,  не  будь  ко  мне  жестоко…») 
оригинально  сочетаются  с  аллюзиями  к  «Двадцати  сонетам  к  Марии  Стюарт».  Обращение 
«Шокан,  позволь…»  Р.Жумановой  коррелирует  с  первой  фразой  сонетного  цикла 
И.Бродского:  «Мари,  шотландцы  все-таки…».  Ситуация  анахроничной  встречи  прошлого  с 
«прекрасным далёко» пародирует сюжет первого сонета И.Бродского. «Я трачу что осталось 
русской речи» Бродского перерождается в более «трудоемкие» образы Р.Жумановой: «перо – 
моя соха», «хомут накинула себе». Хочется отметить единую суть образа пера у авторов ХХ 
и ХХI веков: перо-соха и «перо простое» («пером простым – неправда, что мятежным! / я пел 
про  встречу…»  [1,  345])  являются  знаками  тождественного  понимания  сути  поэтического 
творчества. 
Примечательно,  что  реминисценции  из  сонетного  цикла  Бродского  всегда 
разворачивают течение мысли в «Двадцати сонетах к Шокану Уалиханову» в особое русло, 
вступают в полемический диалог с текстом-наследником. Сравним, например, образ билета в 
«Двадцати сонетах к Марии Стюарт»: 
Там две картины, очередь на обе. 
И лишнего билета нет…[1,338] 
и в «Двадцати сонетах к Шокану Уалиханову»: 
…тавро «шала» на нашем багаже, 
И в кассу не вернуть билеты… [6, 116]. 
Аллюзивный образ  «лишнего  билета»  перерос  в  ненужный  билет  и  в  контексте  темы 
обрусения  казахов  стал  маркировать  отношение  автора  к  сложившейся  историко-
политической  ситуации.  Аналогичным  образом  соотносятся  между  собой  цитаты  «Река  не 
потекла еще обратно» [1, 340] И.Бродского и «Развернутое русло в берегах родных опять» [6, 
117] Р.Жумановой, «Понадобились вряд ли бы слова нам…» [1, 341] и «наш диалог отнюдь 
не  чепуха…»  [6,  108],  «Я  думаю,  сведи  удача  нас,/  ты  просто  бы  …»  [1,340]  и  «Не 
подпишусь… /  не поменяла б ни аза в твоей судьбе.» [6, 111]. 
Темы  творчества,  творческой  личности,  поэта  и  поэзии  лейтмотивом  проходят  через 
сонетный цикл Р. Жумановой. Не случайно для постижения этой темы автором избран жанр 
сонета  –  самый  интеллектуальный  и  драматический  жанр,  который  в  более  масштабном 
циклическом контексте усиливает напряжение авторского поиска, поэтической образности и 
эмоции.  
Примечательна  функция  первого  сонета,  написанного  акростихом,  принимающего  на 
себя  свойства  интродукции  и  пролога  поэтического  послания.    В  начальном  сонете 
обозначены две актуальные для лирической героини ипостаси Шокана Уалиханова: с одной 
стороны, он «пророк», гений, состоявшийся исторический деятель,с другой, - романтически 
привлекательный образ  «Аблая  отпрыска»,  «рыцаря»,  в  которого  в  детские  года  влюбилась 
героиня  цикла  сонетов.  Надо  отметить  виртуозное  владение  Реной  Жумановой  техникой 
сонета.  В  тексте  первого  сонета  собраны  ключевые образы,  понятия,  стили, отображающие 
диалектический  конфликт  между  частным  и  исторически  канонизированным  пониманием 
личности;  между  романтической  и  реалистической  системами  ценностей;  между  культом 
героико-романтического  поведения  и  толерантности  межличностного  равновесия;  между 
историко-хронологическим 
порядком 
вещей 
и 
фантазийным 
вымыслом 
автора. 
Последующие 19 сонетов развивают заданные темы, но при этом каждый сонет отходит от 
традиционных канонов жанра. 
В 
«Двадцати 
сонетах» 
Р.Жумановой 
наблюдается 
активная 
трансформация 
формальных  элементов  классического  сонета.  Если  "Двадцать  сонетов..."  И.Бродского 
является  монометрически  организованной  структурой,  выдержанной  в  традиционном  для 
русского  сонета  Я5,  то  сонетный  контекст  Р.Жумановой  предельно  “раскачан”:  почти  все 
сонеты написаны ЯВ на базе Я5, имитирующим разговорную речь (только 19 – ХВ, также на 
базе  Х5).  Если  к  этому  добавить  отдельно  встречающиеся  дольниковые  строки, 
сверхсложные  ударения,  большое  число  фразовых  анжамбеманов,  то  станет  достаточно