[]

235 
 
ученого, просветителя, историка, этнографа, путешественника, офицера Генерального штаба 
Российской  армии, разведчика  Уалиханова.  Когда-то  И.Бродский  создавал  диалоговое 
пространство в «Двадцати сонетах  к Марии Стюарт», чтобы еще раз обратить внимание на 
проблему  жизни  незаурядной  личности  в  обществе,  философию  соотнесения  частного  и 
публичного, общепринятого  и  уникального,  временного  и  вечного,  проблему  исторической 
памяти. 
Рена  Жуманова    вторит  своему  предшественнику,  положив  в  основу  отношения  к 
личности Шокана Уалиханова подростковую влюбленность и в романтичный образ «принца 
крови», и в телеэкранный образ Саги Ашимова: 
Блеск эполет, еще живой Саги 
красив как бог –  и детские мозги 
оторвались от будней  без пейота. 
Принц крови Мухаммед Ханафия 
в мундире на известной фотографии – 
в шкафу, за неимением киота [6, 110]. 
Но  «Двадцать  сонетов  к  Шокану  Уалиханову»  -  это  не  просто  песнь  восторженной 
любви к «рыцарю» сердца. Размышления о сложной, противоречивой, загадочной личности 
Ш.Уалиханова  очень  удачно  вписаны  в  структуру  сонета.  Диалектика  противостояния 
возможной и реальной судьбы героя (№5), ситуация рискованности и удачно выполненного 
задания в Кашгаре в качестве российского разведчика («Где Шлагинтвейт лишился головы,/   
там ты, обрив свою, проник повсюду» (№6)), красота, незлобливость, талант и удачливость в 
сопровождении  зависти  недругов,  тотального  одиночества  среди  своего  народа  и  при 
высшем  императорском  дворе,  в  любви  (№7-8),  правдолюбство,  интерес  к  российской 
культуре, литературе (№9-11), отступничество от степного уклада  (№14,15) – эти и многие 
другие  аспекты  судьбы  Ш.Уалиханова  автор  разворачивает  в  сюжете  диалектической 
философии сонета. 
Не просты раздумья о том, кем был в действительности Ш.Уалиханов, каков его вклад 
в историю казахского государства, смогут ли современники в полной мере оценить масштаб 
этой неординарной личности. Сослагательность синтаксических конструкций, вводные слова 
с  семантикой  сомнения  («но,  кажется,  порой  терзался  ты…»  [6,  116];  «А,  может  быть,  ты 
сам…?»  [6,  117]),  риторика  диалога,  метафоричная  доходчивость  сравнений  –  таковы 
приемы  речи  для  понимания  одного  из  достаточно  сложных  для  «асфальтного  степного 
трубадура» вопросов: 
 Как мяч и меч, как мачта и мечта 
 русификация и обрусенье рядом 
 лишь для стороннего пустого взгляда 
 они, что два штампованных болта. 
 Не уложить проблему в пол-листа, 
 не осушить в минуту водопада, 
 и виноград от жгучих льдинок града 
 перебродил, и проданы места 
 в земном театре, и пилить опилки, 
 как собирать в предбаннике обмылки – 
 бессмысленно. С архивами кассета 
 размотана и спутана уже, 
 тавро «шала» на нашем багаже, 
 и в кассу не вернуть назад билеты  [6, 116]. 
Следуя  за  тезой  «русификация  и  обрусенье  рядом»,  в  основной  части  12  сонета 
нанизываются одно на другое образные сравнения, усиливающие ощущения невосполнимой 
и  масштабной  утраты,  о  чем  свидетельствует  множественность  и  грандиозность  образов 
водопада,  льдинок  града,  винограда,  опилок  (по-видимому,  оставшихся  от  того  самого 
вырубленного леса…). 

236 
 
Неоднозначность  вопроса  причастности  Ш.Уалиханова  к  русификации  казахов  
вписывается  в  диалектику  развития  идеи  сонета.  В  качестве  тезы  выступает  позиция 
авторского доверия и соглашения со своим гениальным предшественником: 
Шокан, мы вышли из одной шинели 
и носим бережно добротное сукно, 
ногой неверной за прорубленным окном 
нащупывая почву [6, 115]. 
Аллюзия на хрестоматийное высказывание Ф.Достоевского о гоголевской «Шинели»  в 
союзе с местоимением «мы» объединяет поколения культурно-мыслящих людей ХIХ и ХХI 
веков,  убедительно  оправдывает  Шокана  Уалиханова,  всей  своей  человеческой  сутью 
восставшего против нищеты и отсталости: 
С Абаем не сговариваясь, то же 
Шокан пророчил: путь наш прям и прост – 
связь с метрополией крепить, культурный мост 
налаживая [6, 115]. 
Метафора  петровского  окна  в  Европу  еще  больше  сближает  тех,  кому  по  настоящее 
время  сложно  «нащупать  почву»  «ногой  неверной  за  прорубленным  окном».  Но  это 
направление мысли теряет свою однозначность во второй половине 11 сонета: 
Знали бы, что кожу 
перелицуют степняку. И не поможет 
теперь словарь родной, дабы свести нарост 
ороговевший. Справедлив укор, 
хоть много утекло воды с тех пор, 
как расписали вы, что для народа лучше. 
Но, кажется, порой терзался ты, 
высматривая свет из темноты 
в метаньях сердца и ума овцой заблудшей [6, 115-116]. 
В 13 сонете автор развивает антитезу о наличии иных причин и механизмов вхождения 
Ш.Уалиханова в абсолютно доверительные отношения с имперской властью: 
Тебя – насильственно? А может быть, ты сам 
себе перековал не те подковы? [6, 117]. 
Предположив  такой  вариант  развития  событий,  автор  опять-таки  не  оставляет  своего 
героя  в  одиночестве  и  от  лица  «коллективного»  мы  дает  «анамнез»  теперь  уже  советской 
метрополии: 
Нас приручили и взнуздали. В храм 
иной культуры завели. Засовы 
не скрипнули, мелодией медовой 
обволокли, без лишних слез и драм [6, 117]. 
Примечательно, что максимальное число фразовых анжамбеманов появляется именно в 
этом  сонете,  передавая  эмоциональную  акцентированность,  взволнованность  речи  с 
«придыханием». 
Как и положено лирическому циклу (а сонетному тем более) его заключительная часть 
синтезирует  и  размыкает  сюжет  текста.  В  «Двадцати  сонетах  к  Шокану  Уалиханову» 
Р.Жумановой  таким  итоговым  откровением  является  предельно  метафоризированный  19 
сонет,  в  котором  озвучена  еще  одна  причина  ослабления  интереса  к  судьбе  и  личности 
Ш.Уалиханова.  
Времена капризней ЖКТ: 
каждому периоду диета 
новая [6, 120]. 
Аллегоричности,  ироничности  и  иносказательности  19  сонета,  подчеркнутым 
переменой метра (ВХ), противопоставляется абсолютно иная драматическая интонация в 20 
сонете.  В  финальной  части  сонетного  цикла  темы  памяти,  одиночества  исключительной