Филипповны, много раз экранизированная и поставленная на сцене, и сейчас завораживает читателя…

нашу  петербургскую,  потрясающую  нервы  оттепель;  прибавьте  весь  этот

день, в незнакомом  и почти фантастическом  для вас городе,  день встреч и

сцен, 

день 

неожиданных 

знакомств, 

день 

самой 

неожиданной

действительности,  день  трех  красавиц  Епанчиных,  и  в  их  числе  Аглаи;

прибавьте  усталость,  головокружение;  прибавьте  гостиную  Настасьи

Филипповны  и  тон  этой  гостиной,  и…  чего  же  вы  могли  ожидать  от  себя

самого в ту минуту, как вы думаете?»

–  Да,  да;  да,  да,  –  качал  головою  князь,  начиная  краснеть,  –  да,  это

почти что ведь так; и знаете, я действительно почти всю ночь накануне не

спал, в вагоне, и всю запрошлую ночь, и очень был расстроен…

– Ну да, конечно, к чему же я и клоню? – продолжал горячась Евгений

Павлович.  –  Ясное  дело,  что  вы,  так  сказать,  в  упоении  восторга,

набросились  на  возможность  заявить  публично  великодушную  мысль,  что

вы,  родовой  князь  и  чистый  человек,  не  считаете  бесчестною  женщину,

опозоренную  не  по  ее  вине,  а  по  вине  отвратительного  великосветского

развратника.  О,  господи,  да  ведь  это  понятно!  Но  не  в  том  дело,  милый

князь, а в том, была ли тут правда, была ли истина в вашем чувстве, была

ли  натура  или  один  только  головной  восторг?  Как  вы  думаете:  во  храме

прощена была женщина, такая же женщина, но ведь не сказано же ей было,

что  она  хорошо  делает,  достойна  всяких  почестей  и  уважения?  Разве  не

подсказал вам самим здравый смысл, чрез три месяца, в чем было дело? Да

пусть она теперь невинна, – я настаивать не буду, потому что не хочу, – но

разве все ее приключения могут оправдать такую невыносимую, бесовскую

гордость  ее,  такой  наглый,  такой  алчный  ее  эгоизм?  Простите,  князь,  я

увлекаюсь, но…

–  Да,  всё  это  может  быть;  может  быть,  вы  и  правы…  –  забормотал

опять  князь,  –  она  действительно  очень  раздражена,  и  вы  правы,  конечно,

но…

–  Сострадания  достойна?  Это  хотите  вы  сказать,  добрый  мой  князь?

Но ради сострадания и ради ее удовольствия разве можно было опозорить

другую,  высокую  и  чистую  девушку,  унизить  ее  в 

тех

  надменных,  в  тех

ненавистных глазах? Да до чего же после того будет доходить сострадание?

Ведь  это  невероятное  преувеличение!  Да  разве  можно,  любя  девушку,  так

унизить ее пред ее же соперницей, бросить ее для другой, в глазах той же

другой, после того как уже сами сделали ей честное предложение… а ведь

вы  сделали  ей  предложение,  вы  высказали  ей  это  при  родителях  и  при

сестрах!  После  этого  честный  ли  вы  человек,  князь,  позвольте  вас

спросить? И… и разве вы не обманули божественную девушку, уверив, что

любили ее?

– Да, да, вы правы, ах, я чувствую, что я виноват! – проговорил князь в

невыразимой тоске.

–  Да  разве  этого  довольно?  –  вскричал  Евгений  Павлович  в

негодовании,  –  разве  достаточно  только  вскричать:  «Ах,  я  виноват!»

Виноваты,  а  сами  упорствуете!  И  где  у  вас  сердце  было  тогда,  ваше

«христианское»-то сердце! Ведь вы видели же ее лицо в ту минуту: что она,

меньше  ли  страдала,  чем 

жүктеу 2,65 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: