Бегущий за ветром



жүктеу 1,45 Mb.
Pdf просмотр
бет27/49
Дата24.08.2020
өлшемі1,45 Mb.
#31261
түріКнига
1   ...   23   24   25   26   27   28   29   30   ...   49
Бегущий за ветром

Руки у него скручены за спиной, грубая веревка впилась до костей, глаза
завязаны.  Он  стоит  на  коленях  над  сточной  канавой,  полной  зловонной
воды,  голова  низко  склонена,  он  раскачивается  в  молитве,  кровь  сочится
из  разбитых  коленей  и  сквозь  ткань  штанов  пачкает  гравий.  В  лучах
заходящего солнца его длинная тень колеблется и пляшет. Разбитые губы
шевелятся.  Подхожу  ближе.  «Для  тебя  хоть  тысячу  раз  подряд»,  —
повторяет  он  снова  и  снова.  Поклон  —  и  назад.  Поклон  —  и  назад.  Он
поднимает голову, и я вижу шрам над верхней губой.
Рядом с нами стоит кто-то еще.


Сперва  я  вижу  только  ствол  автомата,  а  потом  за  ним
вырисовывается фигура человека в камуфляже, с черной чалмой на голове.
В глазах у человека пустота. Он отступает на шаг, вскидывает автомат
и  упирает  ствол  в  затылок  коленопреклоненного.  Свет  играет  на
блестящей стали.
Следует оглушительный выстрел.
Взгляд мой скользит выше и выше. Из дыма проступает лицо человека
с автоматом.
Это — я.
Просыпаюсь. В горле у меня застрял крик.
Я вышел на улицу, стараясь не шуметь. Надо мною простиралось небо,
густо усыпанное звездами, светилась серебром половинка луны. В темноте
надрывались  сверчки,  ветерок  шевелил  ветви  деревьев,  земля  под  босыми
ногами  была  такая  холодная…  И  только  сейчас,  впервые  после
пересечения границы, я почувствовал, что вернулся. Столько лет прошло, и
вот я снова дома. На этой земле мой прадед женился в третий раз и умер от
холеры  год  спустя.  Но  новая  жена  успела  родить  ему  сына,  не  то  что  две
предыдущие.  На  этой  земле  мой  дед  ездил  на  охоту  с  королем  Надир-
шахом  и  убил  оленя.  На  этой  земле  скончалась  моя  матушка.  И  на  этой
земле я старался завоевать любовь отца.
Я  сел  у  саманной  стены.  Нахлынувшее  на  меня  внезапно  чувство
родины  поразило  меня  самого.  А  я-то  думал,  все  давно  забыто  и
похоронено,  ведь  я  уже  так  давно  живу  в  другой  стране,  которая  для
людей,  мирно  спящих  сейчас  в  доме  у  меня  за  спиной,  нечто  вроде  иной
галактики.  И  вот  память  ко  мне  вернулась,  и  при  свете  полумесяца
Афганистан  поднялся  у  меня  из-под  ног.  Может  быть,  и  моя  родина  меня
вспомнит?
Где-то  там,  за  этими  горами,  лежит  Кабул,  настоящий,  всамделишный
город,  не  бледное  воспоминание  и  не  краткое  сообщение  «Ассошиэйтед
Пресс»  с  пятнадцатой  страницы  «Сан-Франциско  кроникл».  Где-то  за
горами  спит  Кабул,  где  я  со  своим  сводным  братом  запускал  воздушных
змеев.  Город,  где  бессмысленно  убили  коленопреклоненного  человека  из
моего  сна.  Город,  где  жизнь  когда-то  поставила  меня  перед  выбором,  а
через четверть века опять привела сюда, чтобы я ответил за последствия.
Из  дома  послышались  голоса.  Среди  говоривших,  несомненно,  был
Вахид.
— Детям ничего не осталось…
—  Пусть  мы  голодны,  но  мы  не  хамы!  Он  наш  гость!  Что  мне  было


делать? — Вахид старался говорить потише.
—  Надо  завтра  хоть  чем-нибудь  разжиться!  А  то  чем  я  детей
накормлю? — В женском голосе слышались слезы.
Я  на  цыпочках  прокрался  в  дом.  Теперь  мне  было  ясно,  почему  часы
так  скоро  наскучили  детям.  Они  и  не  на  часы  вовсе  смотрели.  Они
наблюдали, как я ем.
Мы  уезжали  рано.  Садясь  в  машину,  я  поблагодарил  Вахида  за
гостеприимство. Он ткнул пальцем в свою лачугу:
— Это твой дом.
Трое мальчишек, стоя в дверях, прощались с нами. У младшего на руке
болтались мои часы.
Отец с сыновьями скрылись в облаке пыли. Меня поразила мысль, что в
другом мире, в том, где живу я, дети-попрошайки не бегают за машинами.
На  рассвете,  когда  никто  не  видел,  я  сунул  под  тюфяк  комок  банкнот.
Нечто подобное я уже проделывал в своей жизни.
Двадцать шесть лет тому назад.


20
А  ведь  Фарид  меня  предупреждал.  А  как  же.  Только,  как  оказалось,
впустую.
Мы  ехали  по  усеянному  рытвинами  шоссе  Джелалабад  —  Кабул.  По
этой  же  дороге  тряслись  мы  с  отцом  в  крытом  брезентом  грузовике  —
только в противоположном направлении. В ту ночь Бабу чуть не застрелил
обкурившийся русский солдат, и я сполна познал, что такое тревога, ужас и
гордость.  Целых  две  войны  оставили  свой  след  на  петляющем  меж  скал
серпантине  —  сгоревшие  танки,  съеденные  ржавчиной  опрокинутые
военные  грузовики,  взорванный  бронетранспортер  на  склоне  горы…
Какие-то мелкие эпизоды из первой войны я видел сам — вторая предстала
передо  мной  на  экране  телевизора.  И  вот  теперь  я  глядел  на  нее  глазами
Фарида.
Лавируя  между  рытвинами,  отчаянно  вертя  баранку  туда-сюда,  Фарид
был  в  своей  стихии.  После  ночевки  в  доме  Вахида  он  стал  куда
разговорчивее.  Сейчас  я  сидел  на  пассажирском  сиденье  рядом  с  ним,  и
нам  было  удобнее  общаться.  Водитель  даже  пару  раз  улыбнулся.  Чуть  ли
не  в  каждой  деревне,  через  которые  мы  проезжали,  Фарид  кого-нибудь
знал. Теперь почти все его знакомые были либо в могиле, либо в Пакистане
в каком-нибудь лагере беженцев.
— Мертвым-то проще, — утверждал Фарид.
Черные обгоревшие стены без крыш. Ни души, только спящий пес.
—  И  здесь  у  меня  был  приятель.  Велосипеды  чинил  —  отличный  был
мастер. Талибы застрелили его, убили всю его семью и сожгли деревню.
Наша  машина  с  ревом  прокатила  через  пепелище.  Пес  даже  не
шелохнулся.
В старые времена дорога от Джелалабада до Кабула занимала часа два.
Мы с Фаридом тащились целых четыре. А уж когда приехали…
Еще у водопада Магипар Фарид предупредил меня:
— Кабул теперь совсем другой. Его не узнать.
— Мне говорили.
«Услышать — не то что увидеть», — читалось во взгляде Фарида.
Да уж. Когда столица предстала перед нами, я был совершенно уверен,
что  мы  попали  не  туда,  что  это  какой-то  другой  город.  Выражение,


появившееся  у  меня  на  лице,  было  Фариду  не  в  новинку  —  ведь  он  то  и
дело  возил  сюда  старых  кабульцев.  И  физиономии  у  всех  были  такие  же
обалдевшие.
Он угрюмо хлопнул меня по плечу:
— Добро пожаловать на родину.
Куда  ни  посмотри  —  груды  камней  и  нищие.  В  мое  время  тоже  были
попрошайки  —  Баба,  выходя  из  дома,  всегда  брал  с  собой  пригоршню
мелочи и никому не отказывал в милостыне. Теперь нищие кучами сидели
на каждом углу — грязные, в жутких лохмотьях, с протянутыми руками. И
большинство  —  дети,  худенькие  и  печальные,  некоторые  не  старше  пяти-
шести  лет.  Безмолвные  матери,  закутанные  с  головой,  прижимали  их  к
себе,  а  дети  тянули  нараспев:  «Бакшиш,  бакшиш».  Безотцовщина,  с
запозданием понял я. Все война и война — мужчины теперь в дефиците.
Мы тихо ехали к Карте-Се по улице Джа-де Майванд, некогда одной из
самых  оживленных  в  городе.  Пересохшая  река  Кабул  осталась  на  севере.
На холмах виднелись остатки стен старого города. Чуть дальше к востоку
находилась горная цепь Ширдарваза и древняя крепость Бала Хиссар. Ее в
1992  году  занял  доблестный  полководец  Достум,
[40]
 и  с  этих  склонов
моджахеды целых четыре года засыпали Кабул реактивными снарядами, —
последствия  обстрелов  я  теперь  видел  собственными  глазами.  В  старые
времена  именно  отсюда  раздавались  залпы  «топе  чашт»  —  «полуденной
пушки»,  возвещающей  середину  дня,  а  в  течение  священного  месяца
Рамадана  также  наступление  ночи.  Выстрелы  были  слышны  во  всем
городе.
— В детстве я частенько проходил по Джаде Майванд, — пробормотал
я. — Здесь были магазины, гостиницы и рестораны. И неоновое освещение.
Я  покупал  воздушных  змеев  у  старого  мастера  Сайфо.  У  него  была  своя
лавка рядом со зданием полицейского управления.
—  Полицейское  управление  и  посейчас  здесь,  —  сказал  Фарид.  —
Стражей  порядка  в  городе  хватает.  Только  воздушных  змеев  на  Джаде
Майванд теперь не купить. Да и во всем Кабуле тоже.
Улица  смахивала  на  гигантскую  песочницу,  где  играли  малыши,  пока
их  не  спугнул  ливень,  —  оплывшие  груды  строительного  мусора  словно
кучи  песка  и  редкие  стены,  иссеченные  огненным  дождем.  Из  развалин
торчал  изрешеченный  пулями  рекламный  плакат  «DRINK  COCA-CO…»,
среди  битого  кирпича  и  искореженной  арматуры  сновали  дети.  Народу
было немало, некоторые даже на велосипедах или в повозках, запряженных
мулами.  Одинокий  дымок  вдали,  масса  бродячих  собак  и  пыль,  пыль,


пыль…
— А где деревья? — спросил я.
—  Порубили  —  топить-то  зимой  чем-то  надо.  Да  и  шурави  спилили
немало.
— Зачем?
— На деревьях прятались снайперы.
Меня  охватила  печаль  —  словно  я  наткнулся  на  дряхлого  больного
нищего,  в  котором  после  долгой  разлуки  с  трудом  можно  узнать  старого
забытого друга.
— Мой отец построил приют в Шари-Кохна, в старом городе.
— Помню. Его разрушили пару лет назад.
— Притормози, пожалуйста. Мне надо выйти.
Фарид  въехал  в  узкий  проезд  у  полуразрушенного  дома  без  дверей  и
остановился.
— Когда-то здесь была аптека.
Выбравшись из машины, мы направились обратно на Джаде Майванд и
свернули направо.
— Чем это так пахнет? — спросил я. У меня прямо глаза слезились.
—  Соляркой.  Света  в  городе  по  большей  части  нет,  так  что  многие
завели себе дизель-генераторы. Или, на худой конец, керосиновые лампы.
— А ты помнишь, чем здесь пахло в старые добрые времена?
Фарид ухмыльнулся:
— Кебабами.
— Из ягнятины, — добавил я.
— Ягнятина, — просмаковал слово Фарид. — Мясо молодого барашка
в  Кабуле  сейчас  едят  только  талибы.  —  Он  схватил  меня  за  рукав.  —  Ну
вот, накликали. Бородатый патруль уже тут как тут.
К нам приближался красный пикап.
Я  видел  талибов  и  раньше.  По  телевизору,  в  Интернете,  на  обложках
журналов, в газетах. Живьем — никогда.
И  вот  они  передо  мной,  метрах  в  десяти-пятнадцати,  и  напрасно  я
старался  уверить  себя,  что  странный  привкус  во  рту  —  это  не  страх,
чистейший и беспримесный. Сердце колотилось, руки сводило судорогой.
Миновав  нас,  красная  «тойота»  остановилась.  В  кузове  сидело
несколько  бородатых  молодых  людей  с  суровыми  лицами,  за  плечами
автоматы,  на  головах  черные  чалмы.  Смуглый  парень  чуть  за  двадцать  с
густыми  бровями  оглядывал  окрестности,  постукивая  хлыстом  по  борту
машины.  Наши  взгляды  встретились,  и  мне  показалось,  что  с  меня  мигом
содрали  всю  одежду.  Хорошо  еще,  он  долго  меня  не  рассматривал,


сплюнул коричневой от табака слюной и отвернулся.
Теперь я снова мог дышать.
Пикап  дернулся  и  покатил  дальше  по  улице,  оставляя  за  собой  облако
пыли.
— Ты что вытворяешь? — прошипел Фарид.
— Что-то не так?
— Никогда не смотри на них! Понял? А то уставился!
— Я нечаянно, — пролепетал я.
— Твой друг прав, ага. Это все равно что дразнить бешеную собаку. —
На  ступеньках  изувеченного  здания  сидел  старый  босой  нищий  в
грязнейшей чалме. Левого глаза у нищего не было.
Скрюченной  рукой  попрошайка  указал  в  сторону,  куда  отъехала
красная машина:
—  Они  раскатывают  по  городу  и  высматривают,  к  чему  бы
прицепиться.  Рано  или  поздно  кто-нибудь  обязательно  попадется  им  на
глаза,  и  появится  повод  разогнать  скуку  и  лишний  раз  сказать  «Аллах
Акбар».  Хоть  в  наше  время  все  стали  законопослушные,  всегда  можно
найти к чему придраться. Просто для забавы.
— Если талибы рядом, всегда смотри себе под ноги, — рявкнул Фарид.
— Ваш друг дает вам добрый совет, — подхватил нищий, закашлялся и
отхаркнул  мокроту  в  носовой  платок.  —  Простите,  не  могли  бы  вы
пожертвовать мне небольшую сумму?
Бас. Идем, — потянул меня за руку Фарид.
Я  подал  старику  сто  тысяч  афгани,  что  равнялось  примерно  трем
долларам.  Он  потянулся  за  деньгами,  и  в  нос  мне  ударил  отвратительный
запах кислятины и немытого тела. Меня затошнило.
—  Тысяча  благодарностей  за  вашу  щедрость,  ага-сагиб.  —
Единственный глаз старика так и бегал, пока он торопливо прятал деньги в
пояс.
— Вы случайно не знаете, где в Карте-Се приют? — спросил я.
—  Его  легко  отыскать,  от  бульвара  Дарула-ман  надо  двигаться  на
запад, — ответил он. — Детей перевели отсюда в Карте-Се, когда в старый
детский  дом  угодило  сразу  несколько  ракет.  Все  равно  как  если  бы  их
забрали из клетки льва и кинули к тигру.
— Спасибо, ага. — Я уже собирался уходить.
— В первый раз, а?
— Простите?
— В первый раз видите талибов?
Я промолчал.


Старый  нищий  кивнул  сам  себе  и  осклабился.  Зубов  у  него  во  рту
оставалось немного.
—  Помню,  как  они  входили  в  Кабул.  Какой  это  был  радостный  день!
Конец  смертоубийству!  Вах,  вах!  Но  сказал  поэт:  как  безмятежна  любовь
перед лицом беды!
— Я знаю эти строки, — улыбнулся я. — Это Хафиз.
— Точно, — подтвердил старик. — Мне ли не знать. Ведь я преподавал
этот предмет в университете.
— Да неужто?
—  С  1958  по  1996  год.  —  Нищий  кашлянул.  —  Я  преподавал  поэзию
Хафиза, Хайяма, Руми, Бедиля, Джами, Саади.
[41]
Довелось даже прочесть
лекцию по мистике Бедиля в Тегеране в 1971 году. Когда я закончил, мне
аплодировали стоя. Вот как! — Старик покачал головой. — Только вы ведь
видели этих молодых парней в патрульной машине. Как вы думаете, на что
им суфизм?
[42]
— Моя матушка была преподавательницей в университете, — сказал я.
— И как ее звали?
— София Акрами.
Его единственный глаз сверкнул.
—  Пустынная  колючка  благоденствует,  а  весенний  цветок  скоро
увядает. Такое изящество, такое достоинство и такая трагедия!
Я присел рядом со стариком.
— Вы были знакомы с моей матушкой?
— Разумеется, — ответил нищий. — Мы с ней часто беседовали после
занятий.  Когда  мы  виделись  с  ней  в  последний  раз,  экзамены  у  студентов
подходили  к  концу,  лил  дождь,  и  мы  съели  с  ней  по  куску  миндального
пирожного  с  медом  и  выпили  чаю.  Беременность  удивительно  шла  ей.
Никогда не забуду слов, сказанных ею в тот день.
— И что это были за слова?
На  все  расспросы  о  матушке  Баба  отделывался  двумя-тремя  словами,
вроде  «она  была  замечательная  женщина».  А  мне  всегда  хотелось
подробностей:  чем  отливали  ее  волосы  на  солнце,  какое  мороженое  было
ее любимое, какие песни она напевала про себя, обкусывала ли она ногти?
Память  о  супруге  Баба  забрал  с  собой  в  могилу.  Может  быть,  одно
упоминание о ней пробуждало в нем чувство вины и его начинала мучить
совесть за то, что он сотворил вскоре после ее смерти? Или же утрата была
слишком велика и лишнее слово причиняло невыносимую боль? А может,
сошлись обе причины?


— Она сказала: «Мне так страшно». А я спросил: «Чего вы боитесь?» И
она  ответила:  «Я  слишком  счастлива,  доктор  Расул.  Такое  счастье  не  к
добру». «Почему?» — спросил я. И она сказала: «Как только дашь людям
то, чего они от тебя ждут, блаженство закончится. Тебе просто не позволят
больше радоваться». «Зачем же вы так? — возмутился я. — Гоните от себя
глупые мысли».
Фарид тронул меня за плечо:
— Нам пора, Амир-ага.
Я отмахнулся от него.
— А что еще она говорила?
Черты лица попрошайки смягчились.
— Если бы я помнил! Ваша матушка скончалась много лет тому назад,
а память у меня стала такая же дырявая, как эти стены. Простите меня.
— Может, придет на ум какая-нибудь мелочь, все равно что.
Старик улыбнулся:
— Постараюсь вспомнить. Обещаю. Приходите ко мне попозже.
— Огромное спасибо, — от всего сердца поблагодарил я.
Еще  бы.  Теперь  мне  было  известно,  что  матушка  любила  миндальные
пирожные с медом и что однажды она сказала: «Я слишком счастлива». И
узнал я все это от чужого оборванного старика на улице.
Невероятное  совпадение.  Но  мы  с  Фаридом  не  проронили  об  этом  ни
слова,  когда  шли  обратно  к  своей  машине.  Мы  твердо  знали:  в
Афганистане,  а  уж  особенно  в  Кабуле,  такое  стечение  обстоятельств  в
порядке  вещей.  Баба  частенько  говаривал:  «Оставь  двух  совершенно
незнакомых  афганцев  на  десять  минут  одних,  и  они  сочтутся
родственниками».
Старик  остался  сидеть  на  ступенях  разрушенного  войной  здания.
Удалось  ли  ему  вспомнить  еще  что-нибудь  о  маме,  мне  не  суждено  было
узнать. Больше мы с ним так и не увиделись.
Новый  приют  —  похожее  на  казарму  невысокое  строение  с  рябыми
стенами и забитыми досками окнами — отыскался в северной части Карте-
Се, на берегу пересохшей реки Кабул. По пути Фарид сказал мне, что этот
район очень сильно пострадал от военных действий. Выйдя из машины, я
убедился  в  этом  воочию.  Сплошь  изрытые  воронками  улицы,
полуразрушенные  брошенные  дома  и  развалины.  Разбитый  телевизор
торчал  из  груды  щебня,  поодаль  ржавел  остов  автомобиля,  на  уцелевшей
стене красовалась надпись «Да здравствует Талибан!».
Нам  открыл  худенький  плешивый  человечек  с  неопрятной  седой


бородой.  Поношенный  твидовый  пиджак,  крошечная  тюбетейка,  очки  с
треснувшими стеклами на кончике носа, бегающие черные глазки.
— Салям алейкум, — приветствовал он нас.
— Салям алейкум. — Я показал ему фотографию. — Мы разыскиваем
этого мальчика.
Человечек в очках едва взглянул на снимок.
— К сожалению, я никогда его не видел.
— Эй, дружок, ты бы хоть на фото посмотрел, — вмешался Фарид. —
А то неудобно получается.
— Пожалуйста, — добавил я.
Человечек взял у меня фотографию и поднес поближе к глазам.
— Извините. Я знаю в лицо каждого воспитанника, но этот ребенок мне
незнаком. Простите, у меня масса дел.
И он захлопнул калитку и задвинул засов.
Я забарабанил в дверь:
— Ага! Ага, прошу тебя, открой. Мы не сделаем ему ничего плохого.
—  Я  же  сказал  вам,  его  здесь  нет,  —  последовал  ответ.  —  Сделайте
милость, уходите.
—  Дружок,  мы  не  талибы,  —  негромко,  но  отчетливо  произнес
Фарид. — Мы хотим забрать мальчика в безопасное место.
—  Я  приехал  из  Пешавара,  —  убеждал  я.  —  Мой  друг  знаком  с
американцами, у которых приют для детей-сирот.
Человечек стоял за калиткой и слушал, это точно. Колебался, что ли?
—  Я  дружил  с  отцом  Сохраба,  —  распинался  я.  —  Его  звали  Хасан.
Имя  матери  мальчика  —  Фарзана.  Свою  бабушку  он  называл  Саса.  Он
умеет читать и писать. И он хорошо стреляет из рогатки. Ага, есть надежда
вытащить мальчика из этого кошмара. Прошу вас, откройте.
Тишина.
— Я — его дядя.
Заскрежетал засов, калитка приоткрылась.
Черные глаза смотрели то на меня, то на Фарида.
— Вы ошиблись только в одном.
— В чем же это?
—  По  части  рогатки  он  настоящий  мастер.  С  ней  он  неразлучен.
Рогатка всегда у него за поясом.
—  Заман,  директор  детского  дома,  —  представился  человечек.  —
Прошу в мой кабинет.
Мы  прошли  сквозь  толпу  босоногих  детишек,  сгрудившихся  в  темном


замызганном  коридоре,  миновали  ряд  комнат  с  земляным  полом,  едва
прикрытым  вытертыми  коврами.  Окна  были  заслонены  кусками  пластика
вместо занавесок, плотными рядами стояли голые железные кровати, часто
даже без тюфяков.
— Сколько сирот здесь живет? — спросил Фарид.
— Около двухсот пятидесяти. Куда больше, чем мы можем принять. Но
они не все сироты. Многие остались без отца, а матерям нечем их кормить,
ведь талибы запрещают им работать. И они приводят детей сюда. Со всей
округи.  —  Он  печально  развел  руками.  —  Здесь  лучше,  чем  на  улице,  но
ненамного.  Это  ведь  нежилое  здание  —  здесь  когда-то  был  склад  ковров.
Водогрея нет, и колодец высох. — Директор понизил голос: — Сколько раз
я  просил  у  талибов  денег,  чтобы  выкопать  новый  колодец!  А  они  и  не
почесались. Только теребят свои четки и бормочут, что у них нет средств.
Нету — и все.
Заман указал на длинные ряды кроватей:
— Нам не хватает коек и не хватает тюфяков. Хуже того, у нас и одеял
мало.  —  Директор  показал  пальцем  на  девочку,  которая  вместе  с  двумя
другими  прыгала  через  скакалку.  —  Видите  ее?  Прошлой  зимой  мы
укрывали несколько детей одним одеялом. Ее брат простудился и умер.
Мы шли по бесконечному коридору.
—  По  моим  подсчетам,  риса  нам  и  на  месяц  не  хватит.  Когда  запасы
иссякнут, дети будут питаться одним чаем и хлебом. На завтрак и ужин.
Об обеде, как я понял, и речь не заходила.
Директор внезапно остановился и повернулся к нам лицом:
—  Здесь  очень  мало  места,  почти  нет  еды,  нет  белья,  одежды,  нет
чистой  воды.  Зато  детишек,  лишенных  детства,  в  изобилии.  И  им  еще
повезло, вот ведь в чем весь ужас. Детский дом переполнен. Каждый день
мне  приходится  отказывать  матерям.  —  Он  сделал  шажок  в  мою
сторону.  —  Так,  говорите,  для  Сохраба  есть  надежда?  Дай-то  Бог!
Только… не слишком ли поздно?
— То есть как?
Глаза у Замана забегали.
— Ступайте за мной.
Четыре  голые  потрескавшиеся  стены,  циновка  на  полу,  стол  и  два
складных  стула  —  вот  вам  и  весь  директорский  кабинет.  Стоило  нам  с
Заманом сесть, как из дыры в стене выскочила серая крыса и потрусила к
открытой двери. Я даже ноги поджал.
— Что значит «слишком поздно»?


— Не хотите ли чаю? Я сейчас заварю.
— Нет, спасибо. Лучше поговорим. Не до угощений.
Заман скрестил руки на груди.
—  Должен  сказать  вам  нечто  крайне  неприятное.  Не  говоря  уже  о
связанных с этим опасностях.
— И кто окажется в опасности?
— Вы. Я. И разумеется, Сохраб. Если еще не поздно.
— Да в чем дело, наконец?
— Сперва я задам вам вопрос. Вам очень нужно разыскать племянника?
С  уличными  мальчишками  Хасан  всегда  дрался  за  меня,  один  против
двух,  а  то  и  трех.  А  я  топтался  рядом  в  нерешительности:  и  хотелось,  и
кололось…
В  темном  коридоре  за  открытой  дверью  дети,  собравшись  в  круг,
пустились  в  пляс.  Девочка  с  ампутированной  ниже  колена  ногой,  сидя  на
тюфяке,  смотрела  на  них  и  улыбалась,  а  дети  шлепали  по  ее  ладошкам…
Фарид тоже смотрел на танцующих, его изуродованная рука дрожала. Мне
вспомнились мальчики Вахида, и я понял, что не уеду из Афганистана без
Сохраба.
— Где он?
Заман достал карандаш и принялся вертеть в пальцах, мрачно глядя на
меня.
— Только не вмешивайте меня в это дело.
— Даю слово.
Директор швырнул карандаш на стол.
— Даже если вы сохраните все в тайне, мне несдобровать. Впрочем, так
тому и следует быть. Все равно я проклят за грехи. Но если что-то можно
сделать  для  Сохраба…  Я  вам  скажу,  я  вам  верю.  Вы,  похоже,  готовы  на
все.
В воздухе повисло молчание.
— Примерно раз в месяц сюда наведывается один высокопоставленный
талиб,  —  выдавил  наконец  Заман,  —  и  приносит  наличные  деньги.
Немного,  но  все  лучше,  чем  ничего.  Взамен  он  обычно  берет  девочку.
Правда, не всегда. Иногда мальчика.
—  И  ты  позволяешь?  —  Фарид  придвинулся  вплотную  к
директорскому столу.
Заман отшатнулся к стене.
— А у меня есть выбор?
—  Ты  же  директор.  Это  твоя  работа  —  следить,  чтобы  с  детьми  не
приключилось ничего плохого.


— Положить этому конец выше моих сил.
— Ты торгуешь детьми! — взревел Фарид.
— Фарид, успокойся! — закричал я.
Поздно.  Быстрое  движение  —  и  стул  летит  в  сторону.  Директор
пригвожден к полу. Колени Фарида упираются ему в грудь, руки сошлись
на горле. Бумаги со стола разлетаются по всей комнате.
Заман  хрипит.  Вцепляюсь  Фариду  в  плечи  и  пытаюсь  оттащить.  Не
получается. Лицо у Фарида налито кровью, из груди рвется звериный рык:
— Я убью его! Только не мешай!
— Оставь его!
— Задушу!
А ведь и впрямь задушит. У меня на глазах. Надо что-то делать.
— Дети же смотрят, Фарид. Опомнись, наконец!
Шею он ему, что ли, свернул? Нет, обошлось.
Фарид оборачивается и видит детей. Взявшись за руки, они в молчании
смотрят на него, у некоторых слезы на глазах.
Фарид разжимает тиски и поднимается с пола. Глядя на поверженного
Замана, он смачно плюет ему в лицо. Затем подходит к двери и закрывает
ее.
Заман  с  трудом  встает,  рукавом  вытирает  плевок.  Губы  у  него
окровавлены.  Задыхаясь  и  кашляя,  он  натягивает  тюбетейку,  надевает
очки. Стекла не вылетели, только трещинок прибавилось.
Директор снимает очки и закрывает лицо руками.
Долго-долго никто не произносит ни слова.
— Он забрал Сохраба месяц назад, — хрипит Заман.
— И ты называешь себя директором? — опять взрывается Фарид.
Заман отрывает руки от лица.
—  Вот  уже  полгода  мне  не  платят  жалованья.  Все  свои  сбережения  я
потратил  на  детский  дом.  Я  продал  все,  что  у  меня  было,  только  бы  этот
забытый  Богом  приют  хоть  как-то  дышал.  Думаете,  у  меня  нет
родственников в Пакистане или Иране? Я мог бы бежать из страны, как все
прочие. Но я остался. Из-за них. — Заман показывает на дверь. — Если я не
дам  ему  одного  ребенка,  он  заберет  десятерых.  И  я  не  препятствую,  да
будет Аллах судией ему и мне. Я беру эти мерзкие грязные деньги, иду на
базар и покупаю еду для детей.
Фарид смотрит в пол.
— А что происходит с детьми, которых он уводит с собой?
Заман трет глаза.
— Некоторые возвращаются.


— Кто он такой? Как мне его найти? — спрашиваю я.
—  Отправляйтесь  завтра  на  стадион  «Гази».  В  перерыве  матча  вы  его
увидите.  Он  единственный  носит  темные  очки,  —  отвечает  Заман.  Руки  у
него трясутся. — А теперь уходите. Дети перепуганы.
Он провожает нас к выходу.
Машина  отъезжает.  В  зеркало  заднего  вида  вижу  Замана.  Он  стоит  у
калитки  в  окружении  толпы  детей,  ручонки  самых  маленьких  вцепились
ему в пиджак. Очки опять у него на носу.


21
Направляясь  в  Вазир-Акбар-Хан,  мы  пересекли  реку  и  оказались  на
оживленной  площади  Пуштуни-стана.  Когда-то  мы  с  Бабой  ели  здесь
кебабы  в  ресторане  «Хайбер».  Вот,  кстати,  и  ресторан.  Двери  на  замке,
окна заколочены, на вывеске не хватает букв.
С балки, выступавшей из-под крыши ресторана, свисала веревка, на ней
болтался  повешенный  —  молодой  парень  в  окровавленных  лохмотьях,
лицо синее, вздувшееся. Прохожие старались не смотреть на казненного.
Над  прокаленным  солнцем  городом  висела  пыль.  Площадь  осталась
позади.  На  каком-то  перекрестке  Фарид  указал  мне  на  двух  мужчин,
погруженных  в  жаркий  спор.  Один  из  них,  одноногий,  держал  в  руках
протез.
— Знаешь, чем они заняты? Торгуются из-за искусственной ноги.
— Инвалид хочет продать свой протез?
—  Ну  да.  Неплохие  деньги,  между  прочим.  Будет  чем  кормить  детей
месяц-полтора.
К  моему  удивлению,  большинство  домов  в  Вазир-Акбар-Хане
оказались  целехоньки,  и  деревья  за  заборами  тоже,  не  то  что  в  Карте-Се.
Даже  дорожные  указатели  —  правда,  ржавые  и  покосившиеся  —  были  в
наличии.
— Тут еще куда ни шло, — заметил я.
— Ничего удивительного. Все важные особы живут теперь здесь.
— Талибы?
— И они тоже.
— А кто еще?
Фарид свернул на широкую чистую улицу с подметенными тротуарами.
—  Те,  кто  стоит  за  талибами.  Кто  думает  за  них.  Арабы,  чеченцы,
пакистанцы. (Еще поворот.) Пятнадцатая улица, ее еще называют Сараки-
Мемана, улица гостей. Это они — гости. Ох и обгадится же вся эта публика
в один прекрасный день!
— По-моему, здесь! — вскричал я. — Сюда, сюда!
В детстве у меня был надежный ориентир. «Если заблудишься, — часто
повторял  Баба,  —  запомни:  в  конце  нашей  улицы  стоит  розовый  дом,  он
один такой».


Вот он, розовый дом с островерхой крышей, никуда не делся. До дома
отца отсюда рукой подать.
До дома отца…

жүктеу 1,45 Mb.

Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   23   24   25   26   27   28   29   30   ...   49




©g.engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет
рсетілетін қызмет
халықаралық қаржы
Астана халықаралық
қызмет регламенті
бекіту туралы
туралы ережені
орталығы туралы
субсидиялау мемлекеттік
кеңес туралы
ніндегі кеңес
орталығын басқару
қаржы орталығын
қаржы орталығы
құрамын бекіту
неркәсіптік кешен
міндетті құпия
болуына ерікті
тексерілу мемлекеттік
медициналық тексерілу
құпия медициналық
ерікті анонимді
Бастауыш тәлім
қатысуға жолдамалар
қызметшілері арасындағы
академиялық демалыс
алушыларға академиялық
білім алушыларға
ұйымдарында білім
туралы хабарландыру
конкурс туралы
мемлекеттік қызметшілері
мемлекеттік әкімшілік
органдардың мемлекеттік
мемлекеттік органдардың
барлық мемлекеттік
арналған барлық
орналасуға арналған
лауазымына орналасуға
әкімшілік лауазымына
инфекцияның болуына
жәрдемдесудің белсенді
шараларына қатысуға
саласындағы дайындаушы
ленген қосылған
шегінде бюджетке
салығы шегінде
есептелген қосылған
ұйымдарға есептелген
дайындаушы ұйымдарға
кешен саласындағы
сомасын субсидиялау